Глубокие раны

Скоро под ногами захлюпало, затем они опустились в глубокий яр, выкарабкались наверх и опять стали продираться через густой лес. Андрей окончательно потерял представление о времени. Стиснув зубы, он двигался теперь лишь из-за гордости перед ведущим его партизаном.

Струя дыма, потянувшая в свежем лесном воздухе, обрадовала его и придала ему сил.

Он услышал голоса: кто-то здоровался с ведущим его партизаном, кто-то пошутил баском:

— Здорово, Митька! Знатная у тебя дичина! Прежде, чем в штаб вести, проверь у него штаны… командир не любит…

Митька обложил говорившего крепким матерком и провел Андрея в дежурку — маленькую земляночку, соединенную отдельным ходом со штабом — тоже землянкой, но чуть побольше. Сдернув повязку с глаз Андрея, Митька сел на обрубок бревна и устало попросил у дежурного закурить.

— Черт на вас напасется на всех! — сердито пробурчал дежурный, но закурить дал и, кивнув на Андрея, спросил: — Что за птица?

Митька, пожав плечами, указал на двери в штаб:

— Есть кто?

— Сейчас доложу.

Через минуту он вернулся и разрешил Митьке войти. Потом подозвал к себе Андрея и ощупал его с ног до головы. Ничего, кроме складного ножа, не нашел. Повертев перед глазами, положил его на полочку у входной двери.

Андрею стало невмоготу стоять, и он опустился на отпиленный осиновый чурбан у стены. Дежурный покосился на него, но ничего не сказал и стал протирать насыпанные кучей на столе патроны.

Выхода Митьки Андрей так и не дождался. Только когда дежурный ввел его в штаб, он догадался, что приведший его партизан вышел через другую дверь.

При появлении Андрея три человека, рассматривавшие на грубо сколоченном столе какую-то карту, подняли головы. Старший из них кивком головы отпустил дежурного. У него было крупное квадратное лицо с выпуклым высоким лбом; седеющая щетка усов прикрывала полные, в нескольких местах треснувшие губы. Левая рука висела на перевязи. На нем была заношенная шелковая рубашка и на плечах, внакидку, телогрейка.

— Садись, — указал он Андрею на один из чурбаков, расставленных вдоль стен. Чувствуя на себе его настороженный, как бы прощупывающий взгляд, Андрей сел.

— Рассказывай, хлопец, зачем пожаловал. Только не ври. — Остальные, свертывая самокрутки, приготовились слушать.

Андрей, не шевелясь, спросил:

— Вы — Ворон?

Все трое переглянулись. Человек, раненный в руку, помедлив, ответил:

— Допустим. Что из того?

— Если так, я могу разговаривать с вами лишь одни на один.

— Хорошо. Выйдите на минутку, ребята. Подождите в дежурке.

Когда они закрыли за собой дверь, Андрей, пересиливая сковавшую тело усталость, подошел к столу и тихо произнес:

— Скажите условное слово.

Комиссар отряда — это был он — некоторое время молча смотрел на юношу. Затем произнес:

— Очень хорошо… — и, открыв дверь в дежурку, приказал: — Позовите командира. Он должен быть с новенькими в овраге.

Через несколько минут в землянку шумно вошел плотный, лет тридцати человек с моложавым лицом.

— Что тут стряслось, Артемьич? — обратился он к комиссару, бросая на стол фуражку.

Тот указал на Андрея.

— Вот связной, которого ты давно ждешь.

Ворон, севший было за стол, вскочил на ноги.

— Вот как! Подходи ближе, товарищ, — сказал он Андрею. — Садись. Я — Ворон.

Заметив взгляд Андрея, брошенный на комиссара, Ворон придвинулся к нему и прошептал что-то на ухо. Комиссар сложил карту и вышел из землянки.

Глядя на Андрея, Ворон шепнул:

— Полюс.

— Демьян просит рецепт для настойки номер двенадцать, — Андрей облизал пересохшие губы и, услышав отзыв, облегченно вздохнул и весь как-то ссутулился. Ворон взглянул на него и сказал:

— Э, брат… ты того… есть хочешь?

Андрей отрицательно мотнул головой.

— После. Сначала о деле.

С удвоенным вниманием приглядываясь к Андрею, Ворон сел.

— Что ж, я слушаю…

6

Пахарев, которому девушка рассказала об Амелиных раньше, долго ее расспрашивал.

— Трудное дело, дочка, — сказал он. — Не хотелось бы поручать его тебе, но сама понимаешь — без разведки мы слепы. А нам нужно ударить наверняка. Страшно, поди?

— Страшно, — призналась Надя. — Только еще страшнее становится, когда подумаешь, что немцы хозяйничают здесь, все по-своему переделывают. Бывает, Геннадий Васильевич, как видно, разный страх…

— Что-то мудро разговаривать ты начала, — сказал Пахарев. — Но в общем-то ладно. Удачи тебе — смотри, будь осторожна!

Не имея специального пропуска для хождения ночью, Надя пришла к Амелиным с расчетом на ночевку. Нина встретила ее радостно, и Наде сразу стало неприятно.

— Представь себе, Надечка, я думала, что ты шутишь! — сказала она. — Ты же была такая принципиальная, ну и… вроде бы идеальная комсомолка. Я тебе немного завидовала.

— Всему свое время, — отозвалась Надя, раздеваясь. — Как видно жить — намного труднее, чем говорить о жизни.

Суетившаяся тут же Альберта Герасимовна вставила словечко о том, что мораль меняется в зависимости от обстоятельств, и начала развивать длинную цепь доказательств в защиту своего довода.

Когда все было прибрано и приготовлено, Альберта Герасимовна зажгла лампу-молнию и подбросила дров в плиту. Девушки ушли в комнату Нины.