Глубокие раны

— Новак… Новак… — Графиня вонзила нож в один из мешков, которые лежали рядом с ней на рабочем столе, и рывком провела его вниз по пластику. На стол высыпалась черная земля, и Пия невольно подумала о Монике Крэмер. Она поймала на себе взгляд шефа и поняла, что у него возникли те же ассоциации, что и у нее. — Да, конечно! Это молодой реставратор, который два года тому назад отреставрировал старую мельницу в Мюленхофе после того, как Вера получила предписание Ведомства по охране исторических памятников.

— Это интересно, — сказал Боденштайн. — Должно быть, что-то произошло, так как она обвиняет его в причинении ей телесных повреждений по неосторожности.

— Я слышала об этом, — подтвердила графиня. — Произошел несчастный случай, при котором Вера получила травмы.

— Что же случилось? — Оливер расстегнул пиджак и ослабил галстук. В теплице было как минимум 28 градусов при девяностопроцентной влажности воздуха.

Пия достала свой блокнот и начала делать записи.

— Я, к сожалению, не знаю точно. — Графиня поставила уже пересаженные растения на доску. — Вера не любит говорить о своих поражениях. Во всяком случае, после этой истории она уволила своего доктора Риттера и возбудила несколько процессов против Новака.

— Кто такой доктор Риттер? — спросила Пия.

— Томас Риттер в течение нескольких лет был личным ассистентом Веры и мальчиком на побегушках, — объяснила Габриэла фон Роткирх. — Толковый мужчина приятной наружности. Вера после досрочного расторжения с ним рабочего договора так его везде очернила, что он нигде больше не мог получить работу. — Она остановилась и хихикнула. — Я всегда подозревала, что Вера испытывала к нему страсть. Но, бог мой, мальчишка был обходительным парнем, а она — старой перечницей! Этот Новак, правда, тоже довольно симпатичный. Я видела его два-три раза.

— Был симпатичный, — поправила ее Пия. — Вчера ночью на него напали и здорово отделали. По мнению лечащих врачей, его пытали. Его правая рука так расплющена, что, возможно, ее придется ампутировать.

— Боже мой! — Графиня оторвалась от своей работы. — Бедный парень!

— Нам необходимо выяснить, почему Вера Кальтензее на него заявила.

— Тогда вам лучше всего поговорить с доктором Риттером. И с Элардом. Насколько я знаю, они присутствовали при этом происшествии.

— Элард Кальтензее вряд ли расскажет нам что-то, порочащее его мать, — предположил Боденштайн и снял пиджак. Пот струился у него по лицу.

— Я не уверена, — возразила графиня. — Элард и Вера не питают особой любви друг к другу.

— Но почему тогда он живет с ней под одной крышей?

— Вероятно, потому, что так ему удобней, — предположила Габриэла фон Роткирх. — Элард не тот человек, который в чем-либо берет на себя инициативу. Он блестящий историк, и его мнение высоко ценят в мире искусства, но в обыденной жизни он беспомощен. Это абсолютно недеятельный человек, как и Зигберт. Элард всегда выбирает удобный путь и хочет со всеми быть в хороших отношениях. Если что-то идет не так, то он отступает.

У Пии сложилось точно такое же впечатление об Эларде. Как и раньше, он оставался главным ее подозреваемым.

— Вы допускаете, что Элард Кальтензее мог убить друзей своей матери? — спросила она, хотя Боденштайн сразу закатил глаза. Однако графиня пристально посмотрела на Пию.

— Эларда непросто понять, — сказала она. — Я уверена, что за своей внешней вежливостью он что-то скрывает. Не надо забывать, что у него никогда не было отца, не было корней. Это его очень тревожит, особенно сейчас, в этом возрасте, когда Элард понимает, что, возможно, не так уж много осталось. А Гольдберга и Шнайдера он, несомненно, всегда терпеть не мог.

У Маркуса Новака был посетитель, когда Боденштайн и Пия часом позже вошли в больничную палату. Пия узнала молодого рабочего, с которым встречалась этим утром. Он сидел на стуле рядом с кроватью своего шефа, внимательно слушал его и усердно делал какие-то записи. После того как он исчез, пообещав вечером зайти еще раз, Оливер представился Маркусу.

— Что случилось вчера ночью? — спросил он безо всяких прелюдий. — И не говорите мне, что вы ничего не помните. Такой ответ я не приму.

Новак, кажется, не был в особом восторге от новой встречи с уголовной полицией и делал то, что хорошо умел делать: молчал. Боденштайн сел на стул, Пия облокотилась о подоконник и открыла свой блокнот. Она разглядывала обезображенное лицо Новака. В последний раз она не заметила, что у него красивый рот, полные губы, белые ровные зубы и тонкие черты лица. Теща Боденштайна права: при нормальных обстоятельствах он действительно был довольно обаятельным мужчиной.

— Господин Новак, — Боденштайн наклонился вперед, — вы думаете, что мы пришли сюда для развлечений? Или вам безразлично, что те, благодаря кому вы, возможно, лишитесь своей правой кисти, останутся безнаказанными?

Маркус закрыл глаза и продолжал упорно молчать.

— Почему фрау Кальтензее заявила на вас по поводу причинения ей телесных повреждений по неосторожности? — спросила Пия. — Зачем вы звонили ей в последние дни примерно раз тридцать?

Молчание.