Глубокий тыл

И Женя, не терпевшая хмельного, сделала несколько глотков. Потом деловито, будто принимая лекарство, приложился к фляге Дед и передал ее соседу.

— Простите, я вас прервал… Продолжайте, пожалуйста…

— Да больше уж и не о чем… Вот еду на фронт, — просто сказала Женя.

Помолчали. Дед закурил новую сигарету.

— Такая уж это война, — сказал он, стараясь рукой отогнать от Жени дым. — У нас в отряде был и немец и австриец — антифашисты, перебежчики, правильные люди. Отряд состоял из окруженцев. Ребята вдоволь побродили по вражеским тылам, фашистских художеств нагляделись, до того стали злые, что от одного слова «немец», бывало, зубами скрипят. А с этими двоими, можно сказать, сдружились. Зато те меж собой будто кошка с собакой. Как сойдутся, австриец — немцу: «Ты мою страну испоганил, нацист!» А немец — австрийцу: «Это твой сумасшедший землячок Адольф Шикльгрубер Германию кровью залил». До драки доходило. Умные, дисциплинированные ребята, а пришлось в разные роты разбросать… — Дед вздохнул. Облако морозного пара сорвалось с его губ. — Нет, девушка, вы на земляков своих не обижайтесь: столько перенесешь — тормоза откажут.

— Я не обижаюсь, но тяжело мне… — сказала Женя и, посмотрев на спутников, добавила — было.

Вдруг Дед вскочил и застучал ладонью по крыше кабины. Машина еще скрипела тормозами, а пассажиры ее, попрыгав за борт, бежали прочь от дороги, перемахивали через кювет и, увязая в снегу, опасливо посматривали на небо. Из шоферской кабины вышел офицер и, оглядев небосвод, спросил удивленно:

— Почему тревога?

— Не тревога, товарищ старший лейтенант, — улыбнулся Дед, — сено я заметил, вон стога… Надо в кузов набрать, путь не близкий, и чуете, сиверко как задувает.

— Дело, — согласился офицер и вместе с партизанами двинулся к стогу. Глубокий снег хватал за валенки, будто пытаясь стащить их. Женя не захотела отставать от других и двинулась за остальными, с трудом выволакивая из сугроба раненую ногу. Добравшись до стога, она набрала охапку поухватистей. Сено дышало ароматом лета. Вспомнился пионерский лагерь, белые палатки, сверкающая на солнце Волга, загорелые тела, звон косы, доносившийся с лугов…

— Синьора, не могу допустить! — воскликнул партизан в кубанке и, выхватив у Жени сено, понес его к машине.

Партизаны не могли забыть, как прыгали из кузова на дорогу. Смущенные, они старались не смотреть друг на друга.

— Учебная тревога прошла удовлетворительно, — улыбаясь, обобщил Дед. — Лихо сигаете, хлопцы. — И шепнул Жене: — Храбрейшие люди, под пистолетом не моргнут, но в отношении самолетов у нас, партизан, так сказать, первобытный инстинкт.

В кузове стало тепло, удобно. От нескольких глотков водки у Жени слегка кружилась голова. Хотелось, ни о чем не думая, так вот ехать и ехать, слушая сквозь дрему неясное звучание голосов, шутки, ощущая знакомую атмосферу боевого братства. Теперь девушка не сомневалась, что поступила правильно, верила, что на фронте ее поймут, не осудят. В душе ее даже затеплилась надежда, что где-то там — она не представляла, где именно, — кто-то поможет ей напасть на след человека, столь трагически ворвавшегося в ее жизнь. С этой мыслью Женя уснула, и так крепко, как, может быть, ни разу не спала с начала войны.

Когда она открыла глаза, машина стояла. Грубо отесанная жердь, как протянутая рука, преграждала дорогу. Партизаны, разминаясь, приплясывали и топали возле шлагбаума. Начальник команды вполголоса переговаривался с часовым. Дед знаком показал Жене, что нужно выходить, а бородатый Батя легко, как ребенка, принял ее на руки и поставил на землю. Машина покатила назад, а партизаны пошли гуськом по хорошо утоптанной, удобной, но узкой тропе, ведущей к деревне, которая виднелась вдали. Мороз окреп. Снег туго скрипел под ногой. Солнце, клонясь к закату, обагряло горизонт, окрашивая все вокруг в оранжевые тона, и в этом свете каждая ветка вырисовывалась с чеканной четкостью. У стога сена, что темнел невдалеке от тропы, Женя заметила странную собачку с красной шерсткой и пушистым хвостом. Та осторожно и, казалось, брезгливо переставляла по снегу лапы. Когда цепочка партизан поравнялась с ней, она неторопливо свернула за стог и, навострив уши, выглядывала оттуда, настороженно приподняв переднюю лапу.

— Мышкует, кумушка, — сказал Батя, усмехаясь в бронзовую бороду.

— Эх, резануть бы сейчас автоматом пару очередей, я бы, миледи, роскошный лисий воротник положил к вашим ногам, — сказал Жене партизан в кубанке.

— Кабы по ней здесь очереди давали, она б так не стояла, — заметил Батя. — Лиса, брат, не мы с тобой, она животное хитрое, под пулю не лезет. А тут она знает, что штабная комендатура охраняет ее от таких вот любителей воротников.

— Хищники нынче сытые, — сказал усач. — Волки раздобрели, что твои кабаны…

Совершенно успокоенная разговором с Дедом, хорошо отдохнувшая, Женя бодро ковыляла, опираясь на палку, вместе с незнакомыми, но по-настоящему своими людьми. Она знала, что эти случайно встреченные люди не оставят ее, поделятся последним и что в конце концов все наладится…