Глубокое течение

Закончив операцию, Алена сорвала с лица Николая хлороформовую повязку и, шатаясь, как пьяная, пошла на людей. Женщины с уважением расступились перед ней, но она не видела их. Она не видела ничего и шла до тех пор, пока дорогу ей не преградила сосна. Тогда она подняла голову, обхватила дерево руками и по нему сползла на землю, оцарапав щеку и руки о шершавую кору.

— Воды! Воды! — закричал на испуганных баб дед Лаврен.

Она жадно напилась. Потом закрыла лицо руками и долго сидела неподвижно, прислонившись к сосне. Сначала в голове ее была какая-то звенящая и болезненная пустота, не было ни одной мысли. Потом она почувствовала огромную усталость, физическую и душевную, безразличие ко всему окружающему и подумала: «Вот она и кончилась, молодость».

И сразу же воспоминания, думы, давние мечты вихрем закружились в голове.

Да, была молодость, веселая, счастливая, была радость первой и единственной любви, боль разлуки, ревность, муки, неожиданное его появление, единственный бурный разговор в памятную грозовую ночь, новые муки на целый год. Все это было, и все это имело право называться молодостью. И было в последнее время еще одно, самое дорогое, — надежда. Она ее отгоняла, сердилась, но надежда не покидала ее, ласково заглядывала в глаза и шептала: «Жди, жди… Он еще придет…»

И если бы он пришел, как в ту ночь, она, возможно, все простила бы ему. Возможно… Но он не пришел…

Около повозки, склонившись над Николаем, стояла Татьяна. Алена вдруг позавидовала ей. Пусть бы и она была его сестрой! Тогда все было бы так просто и ясно и не было этих мук. Ну, было бы жаль его, безногого, но все равно Он остался бы для нее любимым братом. «А так… Что так?.. А так… вдруг он станет чужим, далеким, ненужным?..»

Она стиснула ладонями виски и застонала от боли. Но через минуту подняла голову, и в ее глазах засветился какой-то чудесный огонь.

Она снова почувствовала себя молодой.

«Чужой? Почему чужой? Почему далекий? — сурово спросила она у самой себя. — Нет! Теперь он снова родной, близкий… Теперь он мой, только мой. Теперь я сама пойду к нему. Как это он сказал? Нельзя жить без головы, а без ног жить можно. Да, мы будем жить, родной мой, любимый, будем…»

VI

Бригада несла тяжелые потери, отступая под натиском превосходящих сил противника. Обстановка усложнялась с каждым днем. Кое-кто уже начал поговаривать о распылении на отдельные отряды и группы, чтобы спрятаться в лесах. Но это означало отказаться от организованного сопротивления карателям. Штаб соединения не пошел на это и, изменив первоначальный план, дал приказ переправиться через Днепр и идти в глубь больших лесов, заманивая туда картелей.

Чтобы облегчить переправу, навстречу «днепровцам» был послан партизанский отряд Сивака, который подготовил все необходимое — построил паром, стянул лодки. В течение одной ночи бригада должна была исчезнуть из-под носа фон-Адлера, показав ему кукиш, как шутил Приборный. Но фон-Адлер тоже не дремал. С помощью разведки он разгадал этот маневр. Дав возможность отрядам бригады подтянуться к переправе, он неожиданно нанес удар по Сиваку, разгромил его небольшой отряд и занял противоположный берег.

Бригада была окружена и прижата к реке.

Завязались жестокие бои.

Партизаны занимали двухкилометровую полосу вдоль Днепра. К счастью, участок этот был сильно пересеченный, лесистый, что значительно облегчало оборону и усложняло задачу карателей.

Бои развивались с нарастающим напряжением. В первые дни гитлеровцы кидались в шальные атаки по пять-шесть раз в день, но каждый раз позорно откатывались назад, оставляя сотни убитых. Как только наступала ночь, оружие и боеприпасы убитых немцев переходили к партизанам — их собирали смельчаки-пластуны.

Третий день фон-Адлер обстреливал партизан из артиллерийских орудий и бомбил с самолетов.

А под вечер немцы через рупоры предложили партизанам сдаваться и за это обещали всем сохранить жизнь. Им ответил через берестяный рупор Петро Майборода. Он наговорил столько «горячих пожеланий» фон-Адлеру и Гитлеру, что немцы сразу же прекратили свою пропаганду и начали стрельбу, чтобы заглушить его слова.

В последующие дни фон-Адлер снова атаковал партизан с упрямством сумасшедшего, не обращая внимания на огромные потери в частях. Артиллерия непрерывно обстреливала берег, скашивая деревья и кусты. Казалось, что после такого огня на этом небольшом участке не должно было остаться ни одной живой души. Но как только эсэсовцы поднимались в атаку и приближались к партизанским окопам, их встречал смертоносный ливень пуль, мин, гранат и снарядов. Фон-Адлер шалел от злости. Наконец он прекратил атаки — слишком дорого они стоили. Новый план его состоял в том, чтобы продолжительной блокадой и ежедневным обстрелом обессилить партизан. Возможно, — взять их голодом. Он хорошо знал, что, отступая, партизаны не захватили почти никаких продовольственных запасов.