Глубокое течение

— Карп Прокопович, от всего сердца благодарю всех вас… за доверие, за то, что не забыли мою маленькую услугу. Эх, давно уж я с вами душой и сердцем. Неделю шукал вас по лесу, но попал к чертям лысым. Хорошо, что вашего хлопца узнал, а то я бы вместе с этими бандюгами ни за что, ни про что удобрял мать-земельку. Как подумаю, аж мороз по коже дерет. Но зато я еще больше уверился в вашей силе. Как вы здорово их, хи-хи… И я… я хоть сегодня, хоть сейчас в отряд с тобой пойду. Первым партизаном буду. Но Для такого Дела не подхожу я, Карп Прокопович. Не выйдет у меня. Артист я плохой. Боюсь — сам провалюсь и других провалю. Да и люди загрызут меня, женка живым съест. Не могу.

— Боишься? — коротко спросил Карп.

— Боюсь… но не за себя, Карп Прокопович. Не за себя… За дело.

— Ну что ж, я свое выполнил. Так и скажу начальству. — Карп быстро поднялся, оглянулся и сказал: — Бывай, — и пошел навстречу туману, что неожиданно выплыл из стоящих у ручья ольховых кустов и белым одеялом застлал низину за огородами.

Кулеш догнал его и попросил:

— Проведи меня в отряд. Чего вы боитесь?

— Не имею на это дозволения. Прикажут — в любое время проведу. Подожди.

С минуту Кулеш шел с ним по пояс в тумане.

Маевский остановился.

— Ну, куда ты?

— Карп Прокопович… того… прости, брат. Я тут ни при чем. Соблазнила чертова баба, силком затащила. Началось с чарки, а кончилось…

Маевский только махнул рукой, повернулся и скрылся в тумане. Не видел и не догадывался партизан, что почти до самого лагеря за ним шел предатель.

XI

Никто из партизан не знал, какие задания выполняет Андрей Буйский после возвращения из Москвы. Знали только, что он занят чем-то очень важным, необычайно ответственным. Он неожиданно исчезал из лагеря и неожиданно возвращался обратно.

По приказу командира бригады для него была построена отдельная землянка. В его отсутствие землянка была заперта на громадный замысловатый замок, ключи от которого хранились у Лесницкого.

Вернувшись с задания, Андрей обычно один-два дня не выходил из своей землянки. Что он там делал — никто точно не знал. Входить к нему в такое время было запрещено — об этом комиссар бригады предупредил партизан перед строем.

Но обычно спустя несколько дней он выходил из землянки сам и сразу становился снова близким для всех человеком. С ним советовались, спорили, заставляли его читать вслух поэмы Лермонтова, монологи из «Бориса Годунова» и удивлялись его памяти. А память у него и на самом деле была феноменальная. Правда, рассказывая, он иногда внезапно умолкал и погружался в глубокое раздумье. Было очевидно, что новая его работа требует большого умственного напряжения.

Молодые партизаны мечтали во всем быть похожими на Андрея и подражали каждому его движению, даже манере разговаривать. Петро Майборода все больше и больше увлекался и гордился своим другом.

— Ух! Ка-ка-я это голова! Вам не понять, что это за голова! — говорил обычно он, собрав вокруг себя молодежь, и затем начинал рассказывать о бесчисленных приключениях его и Андрея в первые месяцы их блуждания по Белоруссии. Большинство слушателей понимали, что Петро бессовестно врет, выдумывает, но слушали его с интересом и то хохотали до коликов в животе, то чувствовали, как волосы шевелятся у них на голове и по спине пробегают мурашки.

Однажды он сказал:

— Андрей посмотрит на человека и видит его сразу насквозь, как на рентгене: все его думки, чувства, переживания, чем он дышит…

Слышавшая это Настя Зайчук горько улыбнулась:

— Ничего он не видит, твой Андрей. Слепой он, как котенок.

Будто бомба разорвалась в кружке слушателей Майбороды. Они вскочили, возмущенно зашумели:

— Смотри ты, какая! Не бойся, тебя-то он увидит насквозь.

А сам рассказчик важно приблизился к Насте и сказал, пренебрежительно цедя слова сквозь зубы:

— Хлопцы, дайте мне микроскоп, я разгляжу эту бактерию, — и грозно повысил голос — Вот что, уважаемая! Только ваш пол и прочие там женские качества не дают мне права сделать из вашего курносого носа свиную отбивную.

Настя шутливо дунула на него и быстро отошла, зашумев своим шелковым платьем, которое она обычно надевала, когда приходила в лагерь.

У нее были серьезные основания говорить так. Девушка любила, любила впервые и была оскорблена тем, что тот, кто задел ее сердце, не догадывается о ее чувствах.

На следующий день после стычки С Майбородой она сказала Татьяне:

— Пойдем проведаем Буйского. Мне нужно поговорить с ним.

— К нему нельзя заходить, когда он работает, — ответила Татьяна.

— Вот еще чушь какая! Зайти к человеку нельзя. Выдумали!

— Павел Степанович приказал.

— Я не слышала, когда он это приказывал, значит мне можно. Но я одна стесняюсь, а мне очень нужно. Пойдем… Сделай это для меня, Таня. Я очень прошу тебя, — и она ласково обняла подругу.

Татьяна взглянула на Настю, и у нее мелькнула смутная догадка. Отказать она не могла: в красивых Настиных глазах горели необычные огоньки.

На их стук Андрей вежливо ответил:

— Пожалуйста.

Но, увидев нежданных гостей, он удивленно блеснул очками и, торопливо собрав со стола какие-то бумаги, положил их в ящик.