Глубокое ущелье

— Лживый гяур! Ну, погоди, вытрясу я из тебя душу. Врет все, друзья! Принесите священную книгу. Омовение совершив, руку положу...— Он огляделся, ища поддержки. Лица вокруг были непроницаемы. Его охватил страх. «Что они могут мне сделать? Ничего,— попытался он успокоить себя.— Ведь не осудят на смерть по наговору какого-то Даскалоса?»

— Клянусь верой, ложь, мой шейх! Неужто меня здесь не знают...

Он в отчаянии затеребил бороду, заскреб грудь, точно ему не хватало воздуха. «Не казнят, куда им! Сгонят, и все...» Но недолго утешала его эта мысль. «Куда ты денешься, бедняга? Разбойники бродят по всей стране. Разорвут тебя на части. А рабы да наложницы, стада, серебро да золото? Что ж, теперь все прахом пойдет?! Нет, упаду в ноги Эдебали! Не встану, пока не простит!» Испытующе, вопрошающе поглядел на старейшину ахи Хасана, на Каплана Чавуша, на всех этих людей, которые не любили его и которых он сам терпеть не мог. Задержал взгляд на Османе. Да, глупей Османа здесь, пожалуй, никого нет!.. «Не устоит перед мольбой моей Осман, смягчится!» Он уверовал было в избавление. Воспрянул духом. Но тут рука его случайно нащупала кинжал. Дюндар вскочил, сам не сознавая, что делает.

— Вот тебе, Кара Осман! Получай!

Никто не ждал, что грузный, старый Дюндар ринется, как разъяренный волк. Еще мгновение — и острый как бритва кинжал вонзился бы в шею Османа. Огромный дом потряс крик Пир Эльвана: «Берегись!» Короткое копье со змеиным свистом вошло под правую лопатку Дюндара и вышло на груди. Никто из воинов не успел пошевельнуться. Только Осман-бей, быстро подняв руку, отклонил голову.

Дюндар Альп упал на софу. Закашлялся и, захлебываясь кровью, медленно сполз на пол. На софе остался его кинжал. Мерцающее пламя свеч играло на обнаженном клинке, казалось, он шевелится.

IV

Панайот, поставленный дозорным на четырехугольной надворотной башне крепости Биледжик, одурел и от вина — с утра прикладывался,— и от палящего послеобеденного зноя. Зевнул до треска в ушах. Потянулся, хрустнул костями. Пощупал фляжку на поясе. Снова, в который раз, запрокинул ее над головой. Чем больше пил, тем больше росла жажда — во рту пересохло.

Без всякой нужды пробормотал: «Отец наш Иисус на небесах, прости грехи наши!»

Голоса внизу, в караульной, смолкли. «Неужто спят? С чавушем-эфенди шутки плохи. Положит под палки, неделю сидеть не сможешь...»

Все ушли на свадьбу к Ореховому Ключу. В крепости, кроме старух, больных да Пополины, служанки чавуша и невесты Панайота, оставленной, чтобы накормить привратную стражу,— ни души.

Свадьба продлится дней десять. Говорят, все это время и своих и чужих будут поить вином, сколько выпьют, кормить, сколько влезет, мясом, пловом и пирожками. «Только может ли такое быть? Все сбегутся, страна опустеет, а властитель, благородный господин наш Руманос, попросту разорится!»

Эх, зря устроили свадьбу у Орехового Ключа! Ведь это целых два часа пути от крепости. Нет чтобы здесь, в крепостном дворе. Можно было бы, облокотясь об ограду, глядеть на гулянье. Тогда бы не пришлось бороться со сном.

Он беспокойно глянул на пустые улочки, на закрытые ставнями окна домов. Знал, что страх его напрасен, и все же дрожь пробежала по спине.

Казалось, снова обрушился на Биледжик гнев божий и все его жители вымерли от чумы. «Конечно, раз все уехали за столько фарсахов, какой еще может быть вид!» Он перекрестился. «Властитель Руманос не поехал бы, да пришлось. А все из-за друга своего Осман-бея. Да и от туркменских баб сегодня в крепости все равно покоя не будет. Прав чавуш-эфенди: сколько б ни жили туркмены оседло, все их в степь тянет». Панайот жалостливо покачал головой. «Скверное дело — дикость».

Он провел рукой по лицу. «Все по воле господа нашего Иисуса!.. Поселил туркмен в горах да в лугах. Значит, есть тому причина. Не понять все же зачем.» Волоча ноги, подошел он к ограде, оперся локтями, положил голову на ладони. Меж зелеными виноградниками и рядами тополей сверкала Карасу. «И кто назвал ее так: Карасу — Черная речка? Вот она — голубая! Наверное, выдумал сельджукский гяур, что в свое время захватил наш Изник! Откуда гяуру различить, где черное, а где голубое? Скверное дело — быть мусульманским гяуром, скверное! Сколько ни возносим мы хвалу господу нашему Иисусу Христу, все мало, ибо он направил нас на путь истинный!»