Глубокоуважаемый микроб

— А нельзя так сделать, чтобы я из себя стал как Наполеон? — спросил Усищев, не открывая глаз. — Мне это по телевизору хотелось бы показать. Постарайся, накину!

— Это мы и постараемся сделать. Если есть ваше желание.

— Ясное дело — хочу, чтобы стал как этот самый… с которого я произошел.

Изображение на экранчике стало принимать все более отчетливую и устрашающую форму.

Удалов открыл рот, чтобы закричать, но Минц зашипел на него, как кобра.

Жужжание в конусе и черном шаре усилилось.

И тут Усищев начал приподниматься над столом, упершись в него тонкими лапами. Он уменьшался, причем скорее прочего уменьшалась голова, вернее, уже головка. Черные точки глаз сверкали отчаянно и злобно, и все более ссыхался он, все быстрее уменьшался.

— Он этого хотел, — мрачно сказал Минц.

Большой черный таракан немного постоял, озираясь, в центре стола, а потом кинулся в атаку на Минца. Нападение было столь яростным, что Минц с Удаловым прыгнули в стороны, а таракан Усищев, не рассчитав сил, упал со стола и, осознав, видно, что придется переносить свою деятельность в иной мир, шустро кинулся в угол.

— Вот и все, — сказал Минц, отключая приборы. — Человеком меньше, тараканом больше…

— Что ты наделал! — закричал Удалов. — Ты же убил городского руководителя!

— Никто не погиб, ничто не погибло. Сейчас он организует выборы в тараканьем царстве. А мы с тобой давай поспешим отсюда, а то какой-нибудь лакей с калашниковым заглянет и удивится.

Они вышли из музыкальной школы беспрепятственно. И пошли домой.

А по дороге Удалов попросил объяснений. Он не все понял.

— Мы все, все ученые, допустили ошибку, о которой нас уже предупреждал Будда, — сказал Минц. — Мы почему-то решили, что перерожденцы всегда были людьми. Был Наполеон — стал Гитлер. Был Ломоносов — стал Капица. А почему? Любая живая тварь может переродиться в иное существо… Вот и я попался. Несколько часов изучал волоски — щетинку кандидата Усищева, но никакой человек из них не получался. Молчит экран и показывает какие-то полоски…

Минц остановился, поглядел, как летят с криками на ночной покой вороны, раскачивая голые ветви деревьев и роняя на землю снег.

— К счастью, я гениален, — продолжил Минц. — А раз так, я решил посмотреть, а точно ли мы имеем дело с перерождением человека? Но тут одного волоска было недостаточно. Мне пришлось усовершенствовать установку, наладить более тесную связь между перерожденцем и оригиналом, чтобы исключить любую ошибку… Остальное ты видел.

— Но почему он превратился в таракана?

— Ах, Удалов, наука имеет еще столько тайн! Но он так хотел стать Наполеоном, что я не смог отказать ему в этой мечте. Кто мог подумать, что он — Наполеон, но среди тараканов?

Они дошли до ворот.

Попрощались.

— Ты что-то печален, друг мой, — сказал Минц.

— Да нет, пустяки…

— Лучше откройся мне.

— Тараканов жалко. Жили они, размножались — и тут получили тирана. Представляешь, какой он там среди них порядок наведет?

— Удалов, ты меня удивляешь. А людей тебе не жалко?

— Жалко, но бессловесных тварей больше.

— Не печалься, — сказал на прощание Минц. — Вырастет у нас еще другой диктатор. Похуже прежнего. Так что — потерпи…

Роковая свадьба

Август завершался солидно, как в старые времена. Листва еще не пожелтела, но помутнела и пожухла, зато небо было бирюзовым, нежным, а по нему плыли облака пастельных тонов.

В понедельник Удалов возвращался с садового участка, вез сумку огурцов, два кабачка, банку собственноручно засоленных помидоров. Еще на конечной автобус заполнился такими же огородниками, у рынка многие сошли, вместо них втекал городской, в основном молодой, народ. Этот народ не обращал внимания на прелести августа и не хотел единения с природой, он хотел единения друг с дружкой.

Мускулистый от щиколоток до шеи парень ограждал свою спутницу от других пассажиров. Девица ему досталась фарфоровая, ясноглазая, вроде бы задумчивая, хотя ясно было, что задумываться ей нечем.

В годы удаловской молодости таких девиц еще не рожали и не разводили. Главной частью девицы были ноги, сооружения архитектурной ценности. На них уже можно было вешать дощечку: «Памятник архитектуры конца XX века. Охраняется общественностью». Над ногами, на уровне удаловского подбородка начинались прочие детали тела — талия, наглая грудь, а потом нечто розовое, голубое и золотистое.

Удалова покачнуло на девицу, и парень на него зарычал. Он был коротко стрижен, и, наверно, в стрижке отрезали ему затылок, но обошлось без кровотечения, там была сплошная кость.

Автобус остановился у парка. Парень подтолкнул девицу, та спрыгнула с подножки, пошатнулась на своих колоннах, но устояла. Парень тут же подхватил ее за талию и прижал к себе. Так они и ушли.

Удалов сошел на следующей остановке.

Навстречу шагал соседский мальчонка. Он вырос на глазах, два раза уже развелся. Так быстро бежит время. Было бы преувеличением назвать Колю Гаврилова умственно отсталым, но у него было в жизни одно желание — постоянно доставлять себе удовольствие. Это сужало его горизонты.