Глубынь-городок. Заноза

— Знаешь, как я читать-то люблю! — горячо сказал он. — И в кино люблю ходить. Но чтоб потом рассказать всю картину, поговорить про нее. А так-то, молчком, неинтересно. Газеты все прочитаю: и областную и районную. Мать лежит на койке и кричит: «Ну, что ты опять в газету уткнулся? Про что так интересуешься?» — «Про все, про все», — отвечаю. Она долго болела, принесла пятого ребенка и болела. А девчонок у нас в семье нет. Мне пришлось вместо нее на работу в свинарник ходить. Сначала девки на селе засмеяли: у нас свинарей не бывало. А потом привыкли, пока мать болела-то. Поросята тоже разные; другие такие баские: растут, бегают за мной по пятам, как щенята. Даже жалко их отдавать потом. Одна матка опоросилась семнадцатью, а сосков у нее не хватает, и подложить не к кому. Взял я двоих к себе, соской сам кормил; жили они, как котята, в комнате. Мать говорит: «Тебе они еще на работе не надоели?» А я иногда встану, облокочусь на перила загончика в свинарнике и смотрю, смотрю на них… Потом мать обмоглась и велела ехать к братану, он на заводе механиком: при нем специальность, говорит, получишь, а дома отец только пьет, чего хорошего? Вот я и еду через весь Союз. Большой он! Может, только лучше не механиком, а на железнодорожника учиться, как думаешь?

Приглядываясь к его насупленной и одновременно оживленной мордочке, Павел повторял себе: «Ну вот, ты хотел знать, какая она, сегодняшняя юность? Она перед тобой. Смотри». Она была угловата и менее доверчива, чем их. И, может быть, более обособленна. Но и в ней бурлили силы будущего, все его, заложенное изначально, взрывчатое вещество.

26 Из дневника Тамары

«Я забуду, какой Павел, и так живу, даже в некотором раздражении против него, потому что ни его письма, ни короткие телефонные звонки, выдержанные в обычном стиле конспирации и недомолвок, не могут радовать меня. Но вот он приехал.

— Соскучился?

— Ужасно.

Спустя какое-то время он вдруг говорит:

— Очень трудно мне было.

Но я уже знаю: это не обо мне. Это новые колхозы, которые подкинули Сердоболю из соседнего расформированного района. Это нехватка машин: засыпали навозохранилища торфом, а как оттуда выгружать? Нужен экскаватор, и не христа ради с железной дороги на один день, а постоянный, для колхозов, круглый год. Я спрашиваю с беспокойством:

— И как же?

Павел достает исписанный блокнот, набросок статьи в «Известия». Вот его главная мысль: в годы первых пятилеток в стране был создан могучий тракторный парк, перевернувший стальными плугами землю. Задача сегодняшнего дня — удвоить, утроить плодородие почвы. Но добыча торфа, приготовление компостов, развозка удобрений по тысячам гектаров колхозных полей по плечу только «малой технике»: торфопогрузчикам, тракторным лопатам, экскаваторам. И они должны стать детищем нашей семилетки. Мы думаем вместе над каждой фразой. Потом говорим о его газете: у них теперь селькоровские посты по всему району, двести человек! Отклик на сигналы мгновенный: письмо не отсылается ни в сельсовет, ни в колхоз, а обнародовывается тотчас. Людям это очень даже понравилось! Но вот в самой редакции… Расцветаев не тянет, нет. Газетчик должен быть человек шустрый, озорной, не считающийся ни с расстоянием, ни со временем: сорвался и пошел.

— У таких, как Расцветаев, — Павел вздохнул, — главная обязанность получать зарплату. И не придерешься: на работу не опаздывает, биография хорошая, на собраниях каждый раз выступает, стоит с карандашиком, держит у груди блокнот и бубнит: «Надо подходить дифференцированно… не упускать главные вопросы… работать с каждым человеком в отдельности… сосредоточить все внимание…»

Мы давно не виделись и говорим о тысяче вещей сразу, как бы проверяя все закоулки души: ты мой, ты такой же?

Солнце скатывается быстро; дыминки тьмы плавают в воздухе. Из-за домов показался туманный месяц, похожий на замутненное дыханием зеркальце. Мы стоим у окна и говорим о том, как хочется жить и любить, когда вокруг красиво! Ведь на воображение очень влияет обстановка.

Павел припомнил, что в Америке есть какой-то институт брака, куда съезжаются обеспеченные люди, желающие вступить в супружество. Живут некоторое время, знакомятся, а вокруг действительно созданы все условия: парки, скамейки, соловьи.

— Наверно, это в самом деле вызывает чувства на время, — сказал задумчиво Павел. — И влюбляются и женятся. Но все-таки суррогаты!

Я добавила сердито:

— У них все суррогат! Только одно настоящее: деньги. И они живут, чтобы добывать деньги, а потом покупать на них свои суррогаты!

— А для чего живем мы? — в голосе у Павла усмешка, проверяющая меня. — Мы двое: ты и я?

Я посмотрела на него очень серьезно.

— Не только для того, чтобы любить друг друга, конечно. Любить мало: надо уважать мечту другого. И еще — думать заодно. Сначала вместе думать, потом любить.

— Но мы постоянно ссоримся. — Павел продолжал поддразнивать меня. — Сходимся только на одном: когда вместе ругаем недостатки. И все равно мне тут за тобой не угнаться!