Глубынь-городок. Заноза

Бледно усмехаясь своему крошечному тщеславию, Павел, однако, сел поплотнее за стол и начал внимательно вчитываться в очерк. Дежурный редактор мельком обронил еще: жаль, что фамилия одной из героинь — Тамара Сирота; в самом деле, грустновато для предоктябрьского номера. Павел поискал было глазами, но потом решил, что лучше не отвлекаться, и стал читать по порядку. Очерк в общем не вызывал возражений, хотя «звяканье электропил» и «ковровые полушалки», которые очаровали дежурного редактора, казались ему франтоватой выдумкой. Он не бывал в Архангельске, но в Сердобольском районе, где он работал раньше, были тоже леса, густые, еловые, похожие на сводчатые терема, и Павел очень хорошо знал, что такое зимние лесозаготовки, как трудно собрать и отправить туда людей, через сколько неполадок надо продраться, чтобы мало-мальски сносно организовать быт и снабжение лесорубов.

Мысли унесли его из Москвы в Сердоболь столь стремительно, что ему пришлось потереть лоб, чтобы вернуть их.

Он коротко и сильно выдохнул, поближе нагнул лампу, увенчанную черным колпачком. Жарко светило электричество. В приглушенном почти до шепота радиоприемнике неожиданно ясно прозвучали слова какого-то стихотворения или песенки:

Вдруг вскинешь голову — пустяк!
Раз-два — и нет занозы.
Но день, но год прошел — все так:
Ни смех тебе, ни слезы.

Когда бережешь и баюкаешь больное место, все предметы оборачиваются к нему только острыми углами. Павел знал этот странный закон. Но сейчас он должен был работать, и работать быстро, хотя очерк все больше вызывал в нем раздражение своим наигранным ухарством.

Уже почти дойдя до половины, он снова услышал торопливый голос Андрея Петровича, который просил по телефону «ужать» дополнительно строк десять; дежурный редактор, казалось, ожидал привычного отпора, но Теплов без слова возражения согласился и, не видя, знал, что опять вызвал этим мгновенный неприязненный и недоумевающий взгляд.

Но что ему было делать, если у него уже пропало ощущение нужности, и своей собственной и этого очерка? Покорно, вяло он начал выискивать строчки, которые можно сократить.

Телефон зазвонил слишком скоро. Он снял трубку, на ходу дочитывая, но голос оказался совсем другим, чужим и спросил с провинциальной обстоятельностью:

— По этому ли телефону я могу застать товарища Теплова?

— Да, — сказал Павел не очень приветливо, — по какому вопросу?

На другом конце провода помолчали, собираясь с мыслями. Павел нетерпеливо повторил:

— Так в чем же дело?

— А ни в чем, — неожиданно строптиво вскинулся голос. — Мне нужен Теплов, вот и все.

— Но зачем?

— Это уж я ему самому объясню.

— Я Теплов.

Трубка помедлила, потом не столько радостно, сколько озадаченно сказала:

— Ну, здравствуй, Павел. — И, предупреждая новый вопрос, добавила с откровенной ехидцей: — Приходится, видно, отрывать от дела. Беспокоит тебя Следнев. Константин. Вспоминаешь?

Если бы перед ним разорвалась шаровая молния, Павел не мог бы сильнее вздрогнуть. Он вцепился в трубку обеими руками, словно боясь, что этот вызванный почти из небытия басовитый и насмешливый голос исчезнет.

— Боже мой… подожди… Константин Матвеевич! Где же ты сейчас, откуда?

— Я здесь, в Москве.

— Почему же не к нам, не ко мне?.. Живешь? Приехал?

— Не живу и не приехал — проезжаю. Утром в девять ноль-ноль мой поезд на Минеральные Воды. Отпуск. Да что, тебе так все по телефону и рассказывать? Ты когда кончаешь?

— Нет, ты приходи ко мне сейчас, сюда, на работу. Это знаешь где?

— Знаю.

— Так ты скорей, ладно?

— Ладно.

Павел сидел несколько секунд в состоянии радостного сумбура. Человек, который только что говорил с ним, был ему дорог, как кусок собственной юности. Тогда, в сорок третьем, он казался очень взрослым в свои тридцать пять лет — бывалый мужчина перед молоденьким лейтенантом. Павел забыл, что сам он уже успел перешагнуть тогдашний следневский возраст, но Следнев, не постарев в его памяти, оставался по-прежнему старшим. Он ждал его с мальчишеским нетерпением.

Очерк все еще лежал перед ним на столе. С нервной торопливостью он принялся за правку. Дойдя до Тамары Сироты, Павел остановился; фамилия в самом деле звучала уныло и никак не укладывалась в подзаголовок, а жаль, потому что имя Тамара… И груз всех прошедших послевоенных лет, которые отделяли его от Следнева, ощутимо лег ему на плечи. Это была целая жизнь; неизвестно, каким он покажется теперь Константину Матвеевичу. Да и каким стал сам Константин Матвеевич?

Его позвали к редактору. Он ушел, не прикрывая дверь, не очень молодой, начинающий седеть мужчина, — бывший младший лейтенант Теплов.

В этот поздний час редакция умолкала, жизнь переносилась в типографию. То, что на улице бушует снегопад, здесь никак не отзывалось: как в глубочайшем трюме, в типографии было тепло, тихо, только стучали машины.