Глубже (ЛП)

Она переворачивается и, хотя она не спит, я медленно закрываю дверь, пока она не защелкивается и не запирается с тихим щелчком.

Я всегда осторожна.

Я иду к своей машине с зажатыми в кулаке ключами, оглядывая парковку слева-направо, прислушиваясь, нет ли кого-нибудь. Я припарковалась под фонарем безопасности. С расстояния в десять футов я отпираю двери пультом, и мое сердце бьется так быстро. Задыхающийся звук облегчения, когда я закрываю за собой дверь, слишком громкий в чистом, безопасном салоне моего Тауруса.

Я включаю стерео, увеличиваю громкость и еду.

У меня есть несколько циклов, которые я делаю. Сначала я езжу по кругу вокруг колледжа, который составляет четыре квартала в длину и три квартала в ширину. Затем я делаю расширяющиеся круги вокруг зданий, принадлежащих колледжу, центра города, фаст-фуда и магазинов, стадиона малой лиги и лачуги Фрост-И-Фриз. Я проезжаю мимо полей с кукурузными стеблями, которые начинают ломаться и становиться коричневыми. Мои дальние фары освещают пустой пейзаж моего родного штата.

Один из этих маршрутов когда-то был моей вечерней пробежкой, но мне пришлось их прекратить. После того, как мое обнаженное тело и мое местонахождение стали достоянием общественности, одиночество на свежем воздухе потеряло свое очарование.

Я поворачиваю только направо, потому что ненавижу поворачивать налево, и здесь нет моего отца, чтобы сказать мне, что я должна с этим смириться.

Я больше не знаю, как разговаривать с отцом. Когда звоню ему, то не могу понять, какие слова я могла бы сказать раньше, когда мне не нужно было думать об этом. Я знала, как заставить его смеяться и любить меня. Теперь, когда мы разговариваем, я как будто играю, только не знаю своих реплик и у меня плохо получается импровизация.

Я не могу вспомнить, как быть той Кэролайн Пьясеки, которая окончила школу Анкени с белоснежной и безупречной улыбкой, в выпускной шапочке и платье, выходя на сцену, чтобы произнести прощальную речь в окружении двух сестер и отца, сидящих в первом ряду трибун и светящихся от гордости.

Я не рассказала ему о фотографиях. Не могу.

Я — рот с членом мальчика во рту, тело, на которое можно смотреть, ноги, которые можно раздвигать.

Кручу руль, поворачивая машину направо. Направо. Всегда направо.

Я не видела Уэста тринадцать дней, но я думаю о нем. Прокручиваю в голове тот день в библиотеке, пытаясь проследить все повороты нашего разговора.

Почему он прижал меня спиной к полкам? О чем он думал, когда сказал тому парню уйти? Чего он пытался добиться?

Я думаю о том, как он спросил меня, все ли я делаю для того, чтобы чего-то добиться.

Я перебираю в памяти свои отношения с Нейтом, пытаясь ответить на все вопросы, на которые невозможно ответить.

Он всегда был плохим, а я просто не замечала? Стал ли он плохим?

Как я могла доверять ему?

Я думаю о том, как Уэст сказал: — Ты не сделала ничего плохого.

Я помню, как его бедро прижималось к моему.

Однажды в прошлом году я писала работу за своим столом и услышала крики и смех в коридоре, периодические удары, которые заставили меня вздрогнуть. Нейт лежал на моей кровати, читая учебник по экономике. Бриджит вышла посмотреть, что происходит и не вернулась. Затем я услышал ее смех и повышенный голос Уэста.

— Что они там делают?

Я пыталась говорить так, будто мне все равно. Как будто я была слегка раздражена и не чувствовала этого толчка в груди. Этого давления, чтобы узнать, присоединиться, стать частью этого.

Нейт пожал плечами.

— Иди посмотри.

До сих пор помню, что именно чувствовала, когда встала и направилась туда. Я балансировала на острие ножа между хорошим и плохим, не зная, в какую сторону мне склониться, но осознавая, глубоко в костях, в сжатых легких и напряженных плечах, что что-то должно произойти.

В тот вечер в холле я обнаружила Бриджит и Кришну, играющих в боулинг с резиновыми курицами.