Глухая Мята

Рост бригадира Григория Григорьевича Семенова – 190 сантиметров, вес – 95 килограммов. Сапоги сорок пятого размера малы бригадиру, но зато шапка пятьдесят шестого размера свободно вертится на маленькой голове. Лет до четырнадцати, до того времени, пока свинцом не налились пудовые кулаки, страдал Гришка Семенов от обидного прозвища – Кенгуру; не счесть драк, в которых участвовал он, пока не добился, что никто из подростков не смел при нем называть заморское животное.

Половицы гнутся под Григорием Семеновым – скинув пропотевший ватник, проходит в комнату, садится на скамейку, вынув расческу, приглаживает короткие жесткие волосы.

Губы сжаты плотно, и кажется, что в них продернута тоненькая резинка.

– Ужин как?

– К девяти будет! – отзывается Никита Федорович.

В комнату проходят еще двое.

По тому, как молча вошли они в барак, как долго возились у двери, и по тому, как смотрят на Семенова, чувствуется: что-то случилось. Один из пришедших – красивый, стройный мужчина, посидев немного, достает из кармана книгу и приваливается к стенке. Второй беспокойно возится. У него рыжеватые волосы, кривые ноги; в комнату он не входит, а вкатывается, на скамейку не садится, а бросается. Руки у него короткие, не гнущиеся в локтях, а лицо плоское. Это и есть тракторист Федор Титов.

– В первой деляне сколько кубометров было по валке? – обращается бригадир Семенов к вальщикам Виктору Гаву и Борису Бережкову.

Парни переглядываются, неслышно обмениваются словами и точно по команде поворачиваются к рыжеватому трактористу. Они в этот момент очень похожи друг на друга – похожи не лицами, не фигурами – один тонкий и высокий, второй ниже и полнее, – а позами, одинаковым отношением к Федору Титову: «Опять что-нибудь натворил! Ну и морока же с этим человеком!» Парни раздумывают – видимо, пытаются установить связь проступка Титова с вопросом бригадира, – и, поняв, в чем дело, одновременно отворачиваются от тракториста.

– Блокнот у тебя, Витя?

– У меня, Боря, – отвечает Гав, вынимая из заднего кармана лыжных брюк аккуратный, перетянутый резинкой блокнот. Они читают хором: – Сто восемьдесят шесть!

– Ну вот! – говорит бригадир Семенов. – Вопрос ясен!

Федор Титов срывается со скамейки; он словно кипит, подвижный и быстрый, как ртуть. Пробегает по комнате, круто завернув у стены, втискивает руки в карманы и – застывает.

– Что ты скажешь на это? – негромко спрашивает Семенов.

– К черту! – Голос Титова срывается на крик. – Ничего не хочу говорить! – Он не сразу – запутался стиснутыми кулаками – вырывает руки из карманов, сучит в воздухе пальцами. – Это же мелочь! Ты понимаешь, мелочь!

Его крик странен, непонятен для людей, спокойно сидящих в комнате, и поэтому бригадир Семенов, заталкивая расческу в целлулоидовый футлярчик, поясняет:

– Титов опять не выбрал в деляне тонкомерные хлысты… Это третий случай! Оплата за трелевку произведена не будет…

Лесозаготовитель с красивым лицом – механик Валентин Семенович Изюмин – половинкой лица выглядывает из-за книги, но затем сызнова принимается за чтение. Лежащий на скамейке Михаил Силантьев круто, тягуче выгибается – зевает.

– Действительно, мелочь! – говорит он. – Подумаешь, десять хлыстов не выбрал! В Глухой Мяте леса на всю матушку Расею хватит!.. Ты, бригадир, лучше об ужине позаботься. Кишка кишке протокол пишет.

Ободренный поддержкой Силантьева, молчанием Гава и Бережкова, запрятанной за книгу улыбкой механика Изюмина, Федор Титов трагически потрясает руками.

– Придираешься зря к человеку, Семенов! Кирюху из себя выламываешь! Не пройдет этот номер! Деньги ты мне уплатишь! – надрывно кричит он.

– Деньги не уплачу! – спокойно отвечает бригадир.

– А надо уплатить! – звонко произносит Силантьев, рывком сбрасывая ноги на пол. – Мы, бригадир, рабочие права знаем… Походили по белу свету, не таких начальников видали! – мечтательно, но чуть с издевкой продолжает он. – Всяких начальников видели, разных калибров… Ты не по карману должен Титова бить, а воспитывать.

– Это так, как говорится… – изумленно полуоткрывает рот Никита Федорович.

– Уплатишь, уплатишь! – грозится Федор Титов, все еще бегая по комнате, и вдруг натыкается на Георгия Ракова. Он сразу опадает мускулами под сатиновой рубахой, останавливается, точно налетел на стену. Георгий Раков надменно, презрительно щурится на него, сидит будто изваянный из камня и все ждет, когда фотограф щелкнет затвором.

– Сядь, Федор! – коротко приказывает Раков. – Сядь, охолонись немножко!

Федор послушно садится.

– Устал, наверное! Отдохни! – Раков делает емкую, уверенную паузу и только после этого вновь разлепляет губы – все такой же надменный, самоуверенный. – Деньги с тебя вычтем. Григорий Григорьевич прав – тонкомерные хлысты надо выбирать. Ты не бригадира, государство обворовываешь!

Ровно, монотонно говорит Раков, из каждого слова выглядывает острым зубчиком нескрываемая уверенность в своей правоте, убежденность в том, что выслушают его внимательно и сделают так, как сказал он, Георгий Раков.

– Ты, Федор, у государства воруешь!