Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка

Каждый из нас мог выбрать объект по вкусу и помочиться бюсту на макушку. Пусть излишки воды, скопившиеся в человеческом организме, потекут по бровям, щекам, подбородку и выпяченной груди с высеченными на ней в ряд знаками почестей!

Во всяком случае, как-то странно было проделать это.

Мы чувствовали себя анархистами-экстремистами. Могли выразить протест против всякой зависимости и покорности. Могли излить себя в прямом смысле этого слова. Получайте! Мы вынуждены были терпеть ваши политические махинации, тайные и открытые сговоры, громкие лживые обещания — так вот вам! Народ недвусмысленно выразил свое мнение. Мы вправе гордиться собой: мы не утратили социальной памяти.

Облегчившись, мы вволю посмеялись. На какой-то миг мы перестали быть бесправными заключенными. Иллюзия свободы позволила нам распрямить спину.

И все же на следующее утро я уклонился от этого ритуала. Заметил, что моя независимость не понравилась Эрнесто. Я не мог ничего поделать, но мочиться на бюсты — такая форма борьбы казалась мне недостойной.

К тому же всей компанией ходить загаживать скульптуры означало бы подчиниться воле Эрнесто. Может, он вообразил себя некоронованным королем колонии? Во имя стремления к свободе следовало бы, наверное, и на него помочиться!

Слепой Фар неподвижно сидит подле меня, видно, приноровился к своему дефекту. Да и что еще остается слепому существу, кроме послушания? Хватило бы только подопечному опекунов!

Фару безразлично, встанет ли солнце или нет. Зато это не безразлично мне.

Я устал от странного балансирования на грани ночи и дня. Судьба — а может, что-то иное? — превратила меня в инфантильного естествоиспытателя, и я снова подношу к глазам жалкий туристский бинокль.

Деревца на краю каньона исчезли.

Современная техника способна за несколько минут поглотить маленькую рощицу. Однако ни машин, ни людей наверху не видать. Шум я бы услышал. А минный пояс? Фар даже не шелохнулся. Ведь не глухой же он: как только услышал мой шепот, сразу же подошел.

Отшвыриваю от себя бинокль с мутными стеклами.

Через край каньона сползает вниз какое-то облако. Захватывающее явление природы! Кажется, будто очень медленный мутный водопад невесомо повис над пропастью. И все же облако подчиняется силе тяжести: растягивается, но не становится разреженнее или прозрачнее. Очевидно, потоки воздуха из долины подгоняют эту как бы загустевшую массу и питают поднятое с земли облако с желтой взвесью, напоминающее теперь по форме высунутый язык. Может, там, наверху, разыгрались смерчи и вихри? Или где-то вдали бушует торнадо вместе с грозой и равновесие в природе нарушено?

В свое время нас привезли в колонию ночью, в закрытой машине. Мы не знаем, какова местность вокруг, не имеем понятия, далеко или близко от нас горы или леса, деревни или поселки. Плоскогорье, сказал Роберт. По-видимому, заброшенный ртутный карьер находится в изолированной от остального мира зоне, иначе какой-нибудь любопытный мог бы очутиться на краю каньона и заглянуть вниз. Пожалуй, придется все же поверить в существование минного пояса. Я не помню, что, собственно, произошло с Сэмом. Не утонул ли он в кратере? А вообще-то нас словно и не существует, мы никого не видим, и нас никто не видит. Сбившийся с пути Роберт не в счет.

За спиной слышатся тяжелые шаги.

Фар встает и машет хвостом. Он хочет быть добр ко всем. Слепота породила собаку-конформиста.

Выполнив свой ритуал, возвращается Эрнесто. Уж не знаю, какому историческому деятелю он указал сегодня его истинное место.

— Чертов хорек! — сквозь зубы цедит Эрнесто.

От неожиданности я вздрагиваю.

— Думаешь, ты в баре своей роскошной квартиры и можешь закладывать сколько душе угодно! Или позабыл, что здесь тюрьма? Нет, вы только представьте, каков барин! Сам себе король и повелитель! Кто позволил тебе в одиночку глушить виски? Здесь все обязаны считаться друг с другом! Спиртное должно быть поделено с точностью до грамма! А он тут уединился себе и рад! Эта белая манишка и знать не желает, что такое жизнь и страдания!

Я пытаюсь остудить гнев Эрнесто и протягиваю ему бутылку виски.

— Не пройдет! — рявкает Эрнесто. — Видали мы таких боссов — вытащат из кармана хрустящую бумажку и откупятся от назойливого типа! Думаешь, глоток виски заткнет мне рот, и я в знак благодарности похлопаю тебя по твоим тощим ляжкам?!

В ушах начинает шуметь, слушать эту плебейскую брань унизительно. Во рту появляется горький привкус. Я сплевываю.

Эрнесто бьет меня ногой в спину.

Я хватаю ртом воздух.

Ах, это за то, что я не скрыл своего презрения?

— Эй, вы, поднимайтесь! — орет Эрнесто. — Наши минуты сочтены! Взгляните еще разок на белый свет, прежде чем подохнуть!

Эрнесто указывает рукой на желтое вытянутое облако, которое, словно кончиком языка, касается дна каньона.