«Глухой» фармацевт

— А, это ты, сынок Лекс-с-андр? — послышался пьяный голос дворника Фили. — Молодой комиссар, значит?! Комсомол, значит! А я, раб божий, службу несть должон! Смотрю за порядком, чтобы кто чужой не забрался. Время-то в смуте какой проходит, И опять же, может, вашим комис-с-арам что потребуется. Правда, народ они простой, не капризный. Не то, что их благородия, господа офицеры, а все ж — власть! Хотя и без бога, но уважения к себе требует. А мне все едино, что белые, что красные! Я есть дворник! Вы, молодые, не за свое дело взялись. Рано вам про Ленина и Карла... этого. Сосунки вы еще! Бойтесь кары божьей и людской тоже. Никому пощады не будет!

— Что это тебя развезло, дядя Филя? — спросил Сашка, — напился, да еще вредную агитацию разводишь.

— Выпил малость, да, люди добрые угостили. Первач, во какой! Про власть, не моего ума дело, да! Я только говорю, что люди болтают: постигнет вас всех тяжелая кара, да поздно будет! А где пораненный ваш Матвей? Где матрос? Не видать. Матрос, хоть и комиссар, но человек исправный, из крестьян. Образумится. Истинно говорю, сынок...

— Дядя Филя, иди отоспись, и мне пора.

— Ложись, ложись, сынок. Молодой ты, жаль, конечно, но кары не миновать. А скажи, Лекс-с-андр, придет матрос и эти сосунки? Может, я им потребен буду, тогда позови.

Дворник ушел, продолжая бурчать про кару божью. Сашка отправился к себе и лег на матрац.

«Вот контра, — подумал Троян. — Не скрывает своей ненависти. Конечно, он выпил лишнее, а то бы не болтал. Значит, Филя — человек «глухого» фармацевта. Специально к нам приставлен... Интересно получается».

Настала самая тревожная ночь весны 1920 года. Меры, принятые ЧК против белого подполья, оказались недостаточными. Из многих сел и городов Николаевщины в губчека поступали сведения о налетах банд, убийствах, грабежах и диверсиях. Между станциями Казанка и Долинская в трех местах было разобрано железнодорожное полотно. Севернее Долинской застряло несколько эшелонов с боеприпасами и продовольствием для южной группы войск Красной Армии. В районе Божедаевки объявилась объединенная банда Завгороднего, Черного Ворона и Грома, которые укрывались в Нерубайском лесу. Банда налетала на сельсоветы, убивала активистов и поджигала хаты незаможников. Еще вечером из Елизаветграда была выслана боевая группа из восьмидесяти коммунистов и батальон ЧК. Завязался ожесточенный бой с бандитами. Он длился до утра. Банда была обескровлена и ушла в леса. Преследовать ее не хватило сил.

В то время, когда Елизаветградские коммунисты и батальон ЧК вели бои с объединенной бандой, в Елизаветград ворвались махновцы. Их было около тысячи. Прежде всего, они бросились к тюрьме, захватили ее и выпустили всех арестованных, в том числе и уголовников. В городе начались повальные грабежи магазинов, складов, квартир. Комендантской роте, отряду курсантов кавалерийской школы и прибывшим на помощь батальону ЧОН со станции Помощней, махновцев удалось выдворить.

Под утро были получены сообщения, что волнения начались и в поселениях немецких колонистов. Однако пока это были лишь разрозненные стихийные вспышки. У врага еще не чувствовалось общего руководства.

В комендатуру губчека пришел Николай, сын дьячка из Большой Коренихи, и стал просить, чтобы его срочно пропустили к Бойченко или Саше Трояну. К нему вышел Троян и заказал пропуск к Горожанину. Николай стал рассказывать, что вечером в дом священника пришли незнакомые люди. Священник вызвал дьякона — отца Николая и велел пригласить к себе еще нескольких мужиков, среди них был и Андрей Дахно. Мать Николая отправилась к попадье, чтобы помочь той на кухне. Народ этот вечерил у священника до полуночи, потом местные разошлись, а один из приезжих с рассветом отправился на пролетке священника в Николаев, а другой — этакий стройный, похожий на барина, подался на повозке одного куркуля по Вознесенскому шляху.

Николай уже было собрался в город, когда его позвал в хату Андрей Дахно, у которого гостил немец-колонист Генрих Шульц.

— Вот этот человек, — показал Андрей на Шульца, — обещает достать тебе хороший мотоцикл, совершенно новенький. А я хочу просить тебя подежурить эту ночь у стога, где мы спрятали покрышки. Только одну ночь.

— А, Николи, я тебя знаю, — встретил его Шульц. — Ты перед самой революцией разрисовал нашу часовню в Карлсруэ. Ты хороший мастер. Наши колонисты довольны тобою.

— Дядя Андрей, — поздоровавшись, сказал Николай. — Мне сейчас в город позарез надо, на базар. Скоро вернусь, — забегу, договоримся.

— Давай, Николи, подвезу, — предложил Шульц. — Я тоже на базар. Хочу поменять сало на деготь или гвозди. Деньги советские теперь ничего не стоят. Этим бумажкам скоро капут.

По дороге Шульц расспрашивал Николая, что тот собирается делать, есть ли у него невеста. По его мнению, Николаю пора было обзаводиться хозяйством.