Архитектор снял массивные очки в дымчатой оправе и машинально протер их наутюженным платком.
– Барин… Барин… ну как же, слышал. Он основал этот заповедник. Да-да. Говорили даже, что он партизан выдал, чтобы лес этот сохранить. В землянке скрывалось несколько партизан, бойцов наших, бежавших из плена, так немцы объявили: если жители не укажут место, где они скрываются, то и лес, и кордон будут сожжены полностью… Ну, якобы Барин и выдал… Лес ему дороже людей был… А может, и вранье все это. Почти каждая гора, каждая речка имеет свою легенду. Они слишком долго живут по сравнению с нами, вот и обрастают историями, как мхом.
Погромыхивание становилось сильнее. Мы свернули в лес. Вдруг по верхушкам сосен пробежал короткий ветерок и тут же стих. Я оглянулся: огромная черная туча заслоняла почти полнеба. На ее фоне, как стайка мотыльков, летели несколько белых голубей. Голуби то резко падали вниз, до самых камышей, почти касаясь их, то взмывали вверх, пересекали всю тучу и исчезали среди белой блестящей мглы, то выныривали, словно сгустки этой мглы, и опять метались на черном фоне, удивляя своей стремительностью и согласованностью движений.
На черную хмурую сосну, тяжело хлопая крыльями, прилетела и села огромная ворона. Она посмотрела на нас сверху вниз, потом покосилась на тучу и как-то мерзко, совсем как в страшной сказке, каркнула.
Рис вздрогнул и посмотрел на меня.
– Какая плохая ворона.
Я кинул в ворону толстым суком. Ворона неохотно, тяжело улетела, неуклюже лавируя между стволами. Уже издали донеслось до нас еще одно карканье.
– Себе на голову каркай, – сказал архитектор и взялся за пуговицу. – Примета есть такая, – пробормотал он смущенно. – Что-то сегодня плохое случится.
– Мы, пожалуй, пойдем, – сказал я. – Теперь я уже представляю, где дорога.
– Нет, я все же доведу вас до развилки.
– Вы промокнете. Туча совсем близко. Мы-то в лесу спрячемся.
– Ничего. По-моему, она еле плетется. Тяжелая, видно, очень. Как стельная корова. Ну и дождище будет!
Мы пошли дальше. Мне нравился архитектор.
– Скажите, – спросил я, поколебавшись, – вы как-то упомянули, что у каждого из вашей компании есть «пунктик»… Вот этот инкассатор… Он производит странное впечатление… Мрачный какой-то…
– Да, при первой встрече он действительно кажется странноватым. Но потом привыкаешь. Впрочем, вы правы, у него необычный взгляд. Как будто смотрит сквозь тебя. Вы знаете, я с ним знаком не очень давно, но, по-моему, он верит во что-то потустороннее.
– В загробный мир?
– Ну, может, не совсем в загробный… Но он, по-моему, все понимает как-то по-другому, чувствует вещи изнутри, что ли. Я не могу это передать словами. Может быть, глупо то, что я скажу, но, по-моему, он верит в переселение душ или во что-то в этом роде. Я как-то случайно подслушал. Когда он был один… Он разговаривал с речкой. Что-то ей говорил такое… малопонятное. И так, вообще… Особенно вечером у костра. Он странно смотрит на все: на лес, звезды, туман. Как будто чего-то ждет… У него произошла такая страшная трагедия. Вам никто не рассказывал?
– Нет.
Еще раз громыхнуло, уже ближе. Тропинка сворачивала в чащобу. Я последний раз глянул на тучу. Она была неестественно черной. Огромной антрацитовой глыбой нависла она над беленькой будочкой стрелочника. Голуби все летали. Их стайка панически металась под тучей.
Вдруг туча вспыхнула изнутри, и на ее поверхности засветилось гигантское дерево. Ствол уходил в землю, ветви с осыпавшимися листьями разбросались по всему небу. Часть ветвей упала на стайку голубей, как проволочная раскаленная сеть… Голуби забились, затрепетали, рассыпались в разные стороны, впервые нарушив свои синхронные движения. Дерево держалось всего мгновение, потом исчезло, словно оно было какой-то светящейся декорацией на сцене и его неожиданно выключили из электросети. На том месте остался след, словно бы пепел. Голуби успокоились и опять сбились в стайку.
Рис убежал по дорожке. «Земляника! Я нашел землянику!» – донесся до нас его крик.
– Наверно, что-то с сыном? – спросил я, продолжая начатый разговор об инкассаторе.