Глушь

Она открыла лежащую у нее на коленях толстую папку и продолжила читать как ни в чем не бывало. Потом ее вдруг осенило.

– Что будет, если он тебя узнает? – спросила она, внимательно глядя на Бергера.

– Ты о чем?

– Ты приедешь туда как «Ч. Линдберг» из НОО (удачная шутка твоей Дезире), но представь, что Карл Хедблум помнит тебя как Сэма Бергера.

Бергер покивал и пробурчал:

– Мы можем назвать это просчитанным риском. Это было восемь лет назад, Карл уже тогда был совсем чокнутый. Не исключено, что он сможет узнать меня, несмотря на бороду, но вероятность того, что он вспомнит имя, ничтожна.

– Надо что-то делать с твоей бородой, – обронила Блум и умолкла.

Через час с небольшим они подъехали к входу в огромное желтое здание, в котором располагалась Сетерская судебно-психиатрическая клиника. Семь из десяти ее отделений имели усиленный режим охраны. То, что находилось за этими желтыми стенами, хотелось бы надеяться, не было показателем общего психического нездоровья страны.

– Я его разогрею, – сказал Бергер. – Когда ситуация обострится, приступаешь ты.

– Женщина, – кивнула Блум. – К тому же, нужного возраста.

Ди явно хорошо подготовила их визит. Один из охранников провел их через все посты охраны, и в конце концов они оказались в обычной, старой, голой комнате для допросов. Они сели по одну сторону стола, изрисованного каракулями. И стали ждать.

Минут через десять дверь открылась и двое мощных санитаров ввели мужчину, седого и покрытого морщинами, хотя ему было не больше тридцати двух лет и его лицо еще сохранило мальчишеские черты. Он приостановился, посмотрел на Бергера и в тот момент, когда он перевел взгляд на Блум, не изменив выражения лица, оба одновременно подумали о наркотиках.

Контрабанда ножей, огнестрельного оружия, наркотиков и даже бензина и дронов оставалась нерешенной проблемой региональных судебно-психиатрических клиник. Все это поступало с обычной почтой, и поскольку главный врач лично должен принимать решение относительно каждой посылки, которую хотят досмотреть, опасные вещи продолжали попадать в клинику, в руки самых опасных и непредсказуемых преступников Швеции. И без изменения закона ничего нельзя было с этим поделать.

Не только время оставило след на лице Карла Хедблума, не только разрешенные лекарства, но и с большой вероятностью метамфетамин.

– Ты узнаешь меня, Карл? – спросил Бергер.

Правое веко Хедблума дернулось, он непрерывно чесал левый уголок рта, огромные зрачки, окруженные радужной оболочкой, которая когда-то была светло-голубой, расширялись и сужались. Определенно, этот человек не находился на пути к выздоровлению.

– Нет, – шепнул он наконец.

Бергер кивнул.

– Мы из полиции, – сказал он. – Мы хотим задать несколько вопросов.

– Все задают вопросы, – криво усмехнулся Хедблум. Во рту у него недоставало зубов.

– Вы помните, за что вас осудили, Карл?

– Меня судят каждый день, уж поверьте.

– Кто вас судит?

– Все, кто знает.

– Ежедневное напоминание о том, что вы сделали? Напоминание, которое причиняет боль, каждый день?

– Уже нет, – сказал Карл Хедблум и подергал себя за губу.

– Вы находите спасение в письмах? Откуда у вас деньги?

– Это ничего не стоит.

– Вы платите натурой?

– Что?

– Что вы должны делать, чтобы получать письма?

– Ничего. Они просто приходят.

– У вас осталось какое-нибудь из писем, Карл?

– Нельзя. Тогда больше не придет.

– Откуда вы знаете?

– Было написано в первом.

Бергер и Блум быстро обменялись взглядами. Блум одобрительно кивнула, Бергер продолжил:

– Вы помните точно, что было написано?

– Я ничего больше не помню. Это прекрасно.

– И все же вы помните самое первое письмо.

– Неточно. Только суть.

– Вы можете описать, как выглядят письма?

– Нельзя.

– Нельзя показывать письма, но можно их описать.

– Не знаю…

– Не думаю, что это кристаллики. Это порошок? Он помещается в обычной сложенной бумаге? На бумаге что-то написано?

– Я хочу уйти отсюда.

– Там написано, от кого письма, Карл?

– Это обычные белые конверты. Там ничего не написано. Я хочу уйти.

– Вы ведь можете помнить, Карл. Вы сейчас были молодцом. Вы помните, за что вас осудили?

– Они кричат мне об этом каждый день.

– Кто кричит?

– Психи. Идиоты в комнате отдыха. Придурки.

– Придурки?

– Стефан, который убил своих братьев, когда был ребенком. Оке, который грохнул двенадцать человек в метро железной трубой. Челль, который съел свою мать.

– И все придурки считают, что то, что сделали вы, еще хуже?

– Это из-за ребенка…

– Вы это помните? Как это случилось?

– Не знаю…

– Вы признались в этом, Карл. Я видел это, слышал это. Расскажите о хижине.

– Хижине? Я ведь больше рассказывал о своей маме?

– Расскажите снова.

– Человек рождается. Ничего не знает. Кто-то должен о нем заботиться. Но тот, кто заботится, все время делает больно. Если бы она не умерла, я бы ее убил.

– Сколько вам было лет, когда она умерла, Карл?

– Восемь. Но когда она прыгнула под поезд, было уже слишком поздно. Ничего нельзя было исправить.

– Но ведь стало лучше? Стабильная, добрая приемная семья дома в Фалуне, нормальная учеба в школе. Но раны не заживали?

– Об этом все время трындит Андреас.

– Андреас?