Гнев Бога

Гортензий стремительно пробивался сквозь растерянную толпу. Он уже всё понял. Тиберий следил за ним боковым зрением. И, стараясь, как можно быстрей закончить допрос, а потом выслать под охраной Понтия Пилата вон, чтобы не допустить Гортензия до трибуна, схватил юношу за плечи и сильно тряхнул.

– Отвечай!

– Ты послал меня убить Постума.

– И ты убил его?

– Да, Тиберий, – с удовольствием ответил Понтий.

Полководец сильным движением толкнул военного трибуна в сторону своих ликторов и с искренним негодованием, веря своим словам, с яростью сказал:

– Ложь! Я не давал такого приказа. Отведите его в Мамертирнскую тюрьму. И пускай он под пыткой, под огнём назовёт имя того, кто заставил этого негодяя убить сына Цезаря и моего любимого брата!

Ликторы подхватили Понтия Пилата, который безумными глазами смотрел на Тиберия, и вывели вон из храма. За ними немедленно вышел и сам полководец и бросился к Ливии. Ему нужны были советы матери.

В зале раздался возмущённый шум голосов: никто не поверил словам Тиберия. Гортензий, изрыгая проклятья, наконец, пробился к выходу, но тут на его пути встал Меценат.

– Остановись, Гортензий. Что ты придумал?

– Я убью его так же, как он убил Постума!

– Безумец, посмотри: он увёл с собой всех преторианцев. Пока мы здесь болтали, Ливия подкупила их. И теперь его не достать. Тиберий загородится преторианцами, как частоколом.

– Всё равно. Я иду к Цезарю и всё расскажу ему.

Гортензий вырвался из рук приятеля и выскочил на улицу. А Меценат с меланхолической улыбкой обернулся к подростку-клиенту:

– Ну, вот, мой маленький Иуда, ты увидел начало спектакля под названием «Как человек становится Цезарем».

– Но ведь Август ещё жив?

– Думаю, что он уже отравлен. Впрочем, мы сейчас узнаем правду.

Они вышли на лестницу храма. Но Меценат не спешил. Он вдохнул воздух и начал нарочито зевать, поглядывать по сторонам. Мальчик стоял рядом и с укором смотрел на патрона.

– Ты что-то хочешь сказать мне, Иуда?

– Ну, конечно. Кого ты решил поддерживать: Гортензия или Тиберия?

– Я принимаю сторону сильного.

– Значит, Тиберия. А я люблю Гортензия. Он честный.

– Но и я, мой маленький, благородный Иуда, люблю честных людей, однако в мире всегда торжествует зло. Потому что оно коварное, двуликое, мускулистое. Оно заставляет людей уважать себя, так как люди боятся его. А то, что они не боятся….например: добро…и не уважают, зато всегда любят пользоваться им.

Меценат с отеческой улыбкой на добродушном лице погладил Иуду по голове и наставительно сказал:

– Перемени свой характер, мой маленький друг, иначе тебя в жизни ожидать будут только шишки.

– Не буду. Я не раб.

– А вот за такой ответ – люблю.

Когда Гортензий, уже зная, что Август умер, подошёл к спальне, то его бесцеремонно остановили преторианцы, торопливо обыскали и, ничего не найдя, расступились перед ним. В комнате звучали громкие вопли Тиберия и плач друзей Цезаря.

Гортензий протиснулся вперёд, увидел блаженную улыбку принцепса и облегчённо перевёл дух. Август умер так, как и мечтал: легко и быстро.

Тиберий с безумным воплем бросился к мёртвому телу.

– Отец, отец, зачем ты меня оставил?!

Обливаясь слезами, он начал целовать его ноги, потом, заметя Гортензия, метнулся к нему, крепко обнял сенатора.

– Гортензий, отец перед смертью завещал мне любить тебя.

Гортензий с трудом освободился из крепких объятий Тиберия и, качаясь словно пьяный, вышел в коридор.

– О, боги, что будет с нами со всеми?

Тиберий, между тем, объявил, что все те сенаторы, которые в своё время поставили подписи и печати под завещанием Цезаря, должны собраться в храме Юпитера, где будет оглашена последняя воля принцепса.

Сам Тиберий в окружении ликторов и преторианцев встал у входа в храм, внимательно следил за обыском сенаторов, а потом, перемежая слова стонами, всхлипывая, требовал показывать печати. Зорко и придирчиво осматривал их и пропускал людей в зал.

Когда пятьдесят сенаторов, кто именовался «друзьями» Цезаря, отдельной толпой вошли в зал, то за ними последовали сотни две преторианцев и встали вдоль стен.

Тиберий с лицом, искажённым страданиями, медленно поднялся на председательское место и обратился с речью к Правительству, но тут же, ломая могучие руки над головой, воскликнул осипшим голосом:

– Нет! Мне было бы лучше потерять не только свой голос, но и жизнь!

И он предложил выступить с похвальным словом в адрес Августа своему сыну Друзу. Второй его сын – приёмный – Германик сидел рядом с Меценатом. Благородная внешность Германика, спокойный и умный взор, неторопливая речь, вызывали у всех, кто с ним беседовал, большую симпатию. Сейчас он внимательно следил за отцом, и его изящное лицо с чеканным профилем часто покрывалось краской стыда.

Пока юный Друз довольно складно говорил об Августе, в зале царило нервное напряжение.

Появился астролог Тиберия Фрасилл. Он осторожно ппршёл к своему патрону и, став рядом с ним, почти не разжимая губы, тихо сказал:

– Тиберий, я только что узнал, что Климент, раб Постума бегает по городу и набирает себе отряд из черни, чтобы мстить тебе за смерть своего господина.

Тиберий так же тихо спросил: