Гнев Гефеста

Петриченков лег в постель далеко за полночь. Выключил свет, закрыл глаза, а в воображении отчетливо всплыл летящий самолет-лаборатория, выход катапульты с испытателем из кабины, включение в работу ракетного ускорителя, стабилизирующего устройства; пролет катапульты над килем самолета; отстрел катапульты и отделение от нее испытателя; роспуск спасательного парашюта, снижение… Приводнение и эвакуация беспомощного тела испытателя на катер особенно врезались в память Петриченкову. Нет сомнения, что с Арефьевым что-то произошло в воздухе.

Что?

Петриченков и не предполагал, что встретится с такими трудностями. Неоднократное прокручивание киноленты ничего не давало: все те же вполне благополучные кадры — снижающийся испытатель с поднятыми к стропам руками без каких-либо признаков травмы или плохого самочувствия. А после приводнения лежал уже на воде недвижимый, с упавшими на него стропами и пузырящимся рядом куполом парашюта.

И ни у кого из его помощников не родилось пока никакой гипотезы. Правда, насторожила фраза одного из участников эксперимента — начальника материально-технического обеспечения подполковника Скоросветова: «Прокрутите, пожалуйста, снова кадры, где кресло еще не отделилось от испытателя». Прокрутили. Петриченков ничего не заметил: кадры падающего кресла под разными ракурсами. А Скоросветов многозначительно хмыкнул, отчего Веденин аж в лице изменился.

Похоже, что-то за всем этим кроется.

Что?

По всей видимости, опрос надо начинать со Скоросветова.

3

Скоросветов вошел в кабинет, где обосновался Петриченков для работы, осторожно, весь напрягшийся и сосредоточенный, словно его вызвали не на откровенный разговор, а на пытку.

Петриченков поздоровался с ним за руку, пригласил в кресло рядом с собой.

— Садитесь, Иван Антонович.

— Благодарю. — Скоросветов опустился на краешек кресла, зыркнул коротким, но острым взглядом по столу, по рукам Петриченкова и, не обнаружив в них ни карандаша, ни бумаги (Петриченков специально не выставлял их напоказ, зная по опыту, что всякие записи только настораживают и смущают собеседников), несколько расслабился.

— Давно служите в летно-испытательном центре? — задал первый вопрос Петриченков.

— Порядочно. С сентября одиннадцатый год пошел.

— Вы были летчиком-испытателем?

— Был, — с грустью и глубоким вздохом ответил Скоросветов. — Потом заместителем начальника летно-испытательной станции, даже временно исполняющим обязанности начальника ЛИС и чуть было к вам, в службу безопасности полетов, не попал; а теперь вот — начальником материально-технического снабжения.

— Что ж это так?

— Длинная история, — снова вздохнул Скоросветов. — Кстати, связанная с «Фортуной», не этой, а ее старшей сестрой. — Скоросветов оживился, и Петриченков, убеждаясь, что избрал верный путь, похвалил себя: «Ай да Николай Иванович, умная голова, в точку попал. Коль Скоросветов обижен на начальство, он выложит все начистоту, ничего не утаит». И подбодрил:

— Интересная история. Может, расскажете? Мне вчера при просмотре кинодокументов показалось, что вы знаете кое-что такое, до чего мы пока докопаться не смогли.

— Это мое сугубо личное мнение, — предупредил Скоросветов. — Я однажды уже поплатился за свою откровенность.

— Обещаю, на этот раз такого не произойдет, — постарался успокоить его Петриченков. — Так и будем считать — сугубо личное мнение. А если желаете, оставим этот разговор между нами.

— Да, так будет лучше. Не подумайте, что я чего-то боюсь, просто не хочу, чтобы мне снова мотали нервы. А то, что я вам сообщу, можете проверить по документам. Вы, наверное, обратили внимание, когда я попросил прокрутить еще раз кадры отстрела катапульты до отделения кресла от летчика?

— Разумеется.

— В этих кадрах, я думаю, и разгадка катастрофы.

Но еще раз повторяю: это сугубо личное мнение. Почему я пришел к такому выводу? Дело в том, что два с половиной года назад при испытании этой катапульты, вернее, ее модификации произошло нечто подобное — вращение кресла. И тогда испытатель Арефьев черным по белому написал в заключении: «Катапульта к эксплуатации не пригодна». Однако Веденин — его настойчивости можно позавидовать — во внимание заключение испытателя не принял и продолжал готовить катапульту к сдаче в производство. Что-то там доделал, усилил и месяцев через пять решил повторить эксперимент. А в самый последний момент, когда испытатель сидел уже в кресле и подъемник готовился поднять его в кабину самолета, вдруг обнаружился еще какой-то дефект. Веденин тут же стал его устранять. Я выразил было протест, его, разумеется, во внимание не взяли. Арефьев был уже обработан, катапульта к производству принята. А повод прищучить меня вскоре нашелся. Вот и вся моя история, связанная с «Фортуной». Кого-то она осчастливила, а кого-то обездолила.

— Да, печальная история, — Петриченков даже не усидел на месте, поднялся. — А куда же Гайвороненко смотрел? Он, слышал я, толковый генерал, справедливый.

— Гайвороненко — либерал, — усмехнулся Скоросветов, — покровительствует молодым талантам, и Веденин — его протеже.