Гнездо аиста

Нет, я человек не злопамятный. И дело тут не во Врабеле или Гойдиче, а в чем-то большем. И потому, когда говоришь сам с собой о нынешней проклятой ситуации, невольно срывается голос. Хотя ни хныкать, ни сидеть сложа руки я не собираюсь. Это же совершенно разные вещи. Будущее, Врабел, я уверен, принадлежит нам. Но что-то должно произойти. Новое наступление? Нет-нет, только не оно. Я знаю, тебе никуда не деться от собственной тени. Вот дай мне совет, как выбраться из заварухи, а я уж буду тащить свою тележку со всей поклажей, что мы на нее нагрузили. Готов языком вылизать для нее дорогу, но только мне надо наперед знать, куда толкать эту тележку… А ты — эксцессы! Новое наступление! Да иди ты ко всем чертям!..

— Нет, я тебя не понимаю, Врабел, — сказал Гойдич. — Мне кажется, что мы и так зашли слишком далеко. Прошлогодняя спешка обошлась нам очень дорого. Вреда от нее больше, чем пользы. Такие успехи могут нас доконать. И ты хочешь идти дальше той же дорогой?

Гардик ободряюще кивал. Врабел сверлил его глазами.

— Боюсь… ты просто не понимаешь, что говоришь, — сказал Врабел. — Так мы можем утратить одну за другой все позиции. Черт возьми, неужели ты считаешь, что в Стакчине обошлось без вражеской руки? Что там нет ни одного подстрекателя? Ни одного вредителя? Совершенно естественно, что именно здесь, вблизи советской границы, у врага больше всего шпионов. Здесь, можно сказать, самое уязвимое место. Мы обязаны соблюдать дисциплину гораздо строже, чем в других районах страны… Классовому врагу удалось организовать тут наиболее ожесточенное сопротивление. И какая может быть гарантия, что…

Врабел умолк, не закончив фразы. Пальцы его нервно вертели авторучку. Потом он поднял ее и постучал по зубам. В полной тишине, воцарившейся в кабинете, раздался легкий треск.

— Да, да, — снова заговорил Врабел, — мы больше не будем молчаливо наблюдать, если чьи-то действия, чьи-то взгляды ослабляют партию изнутри. Примиренчество порождает мелкобуржуазные теории, которые проникли в нашу партию извне. Напрячь все свои силы представляется теперь некоторым людям невероятно трудным, они предпочитают жить спокойно, без борьбы. Они призывают нас отступить, сдать неприятелю завоеванные позиции.

Гойдич вздрогнул: он уже, кажется, слышал эти слова. Сталин… Конечно, Сталин.

— И не случайно они выступают именно теперь, — продолжал Врабел. — Вы же знаете, что утверждает реакция: вместе с Готвальдом и Сталиным умерла и партия, понятно? Именно теперь наша борьба обостряется до предела… — Врабел откинулся на спинку стула, отчего его небольшая фигура приобрела внушительность. И продолжал громче, с непоколебимой уверенностью: — Пассивность всегда на руку врагу, она подбадривает его. Придает ему наглости. Время еще есть. Мы всеми средствами будем продолжать наступление. И они поймут, что напрасно надеялись и ждали. Всеми средствами, — подчеркнул он. — Допустить то, что было в Стакчине, — преступная халатность… Мы, конечно, выправим положение, но маловеров придется хорошенько встряхнуть…

— Ты не прав! — вырвалось у Гойдича. Он достал из кармана смятый носовой платок и утер им лоб. — Ты не прав, — повторил он спокойнее. — Мы уже сами себя встряхнули. Тем путем, что мы шли, дальше идти нельзя!

— Ты мне облегчаешь задачу, — сказал, помолчав немного, Врабел, глядя на завесу дыма. — Да. Мы должны все подробно обсудить. Но прежде… прежде я хотел бы сообщить… — продолжал он сухим, безличным голосом и впервые за время разговора посмотрел Гойдичу в глаза: — Вчера вечером, когда ты мне звонил, шло заседание бюро областного комитета. Как выяснилось, Гойдич, ты не справился с поставленными перед тобой задачами. Мы освобождаем тебя от исполнения твоих обязанностей…

В кабинете наступила оглушающая тишина.

Что?! Кто решил? Мне же ничего… Разве я не могу отстаивать свою точку зрения?.. А не ослышался ли я? Чей это был голос? Врабела? Секретаря областного комитета? Нет. Это был незнакомый, чужой голос… Но меня должны были по крайней мере вызвать, чтобы я… Как же это так, я оказался осужденным прежде, чем стал обвиняемым? И за что? За правду. Да разве тебе ее обнаружить, Врабел, увидеть ее всю — полную правду, если ты слеп?! Правда — только в ней сила, и ни на что другое нельзя полагаться. Как же ее постигнуть? Что же это происходит?.. — напряженно работала мысль Гойдича. Его трясло как в лихорадке.

— Я все же… — начал было он, но от волнения у него в горле застрял комок и перехватило дыхание.

Гойдич видел вокруг себя расплывшиеся, словно в тумане, лица.

У Бриндзака на лице жесткая, непроницаемая маска. Этот чувствовал себя победителем. За ним стоит сила. Как у изголовья постели тяжелобольного стоит смерть.

А как же остальные, те, что вместе со мной готовили карту? — подумал Гойдич.