Гнездо аиста

В то время в лесу уже скрывались Петричко, Гунар и Бриндзак, а с ними несколько русских партизан.

— Меня поймают, — сказал Мендлович.

Он, видимо, уже покорился своей участи.

— Мне кажется, вокруг меня кто-то все время вертится и глаза у него как у Иожко Сливки — того, что служил в таможенниках. Он вернулся и теперь пошел в гардисты, — зашептал Мендлович и, поднявшись, испуганно огляделся. — Можно налить вам стопочку? Вроде как с приездом?

Вскоре Мендловичей увезли, Иожко Сливка сопровождал его до Горовцов.

Мендлович сидел в повозке с женой и пятью детьми на узлах с барахлом, сгорбленный, поникший, — знал, что их отправят в душегубку. Он ни разу не оглянулся на деревню. Глаза его были устремлены к небесам. Только туда стремилась его душа.

Сливка шагал рядом с телегой. Ты бы видел, Павел, его злобную ухмылку.

Когда Сливка вернулся, он отпер лавку Мендловича, повязал его фартук и встал за прилавок. А в деревне на пожарной каланче вывесили белый флаг в знак того, что деревня «чистая», что в ней нет ни одного еврея. Об этом белом флаге вспомнил и Петричко, когда к нам в прошлом году прибыла «передвижная весна» и все должны были вступить в кооператив — даже те мерзавцы, что были в глинковской партии. Вот для того, чтобы им напомнить об этом, он и велел вывесить у входа в национальный комитет красный флаг. А ты понял, Павел, понял, почему он там висит?

Да, с того дня, когда этот Сливка захватил лавку Мендловича и стал за прилавком в его фартуке, добрая половина Трнавки тащилась за покупками в Жабяны или в Горовцы, тут уж и я постарался. Женщины, которые в церкви рядом со Сливкой преклоняли колена и шептали с ним одну и ту же молитву, посылали своих дочек за сахаром, солью, уксусом в соседние села. Сливка стоял перед лавкой, сложив руки, и грозно смотрел на покрытые платками кошелки и корзины, которые несли мимо него односельчане. Но он верно учуял момент, когда надо было ему смываться из Трнавки. Где-то он теперь?..

Вот какие воспоминания я ношу в себе, дружище. Уже тридцать лет я знаю, чего хочу. Совершенно точно знаю, с такой точностью не идут ни одни часы. Мне всегда было ясно, чего я хочу и что должен делать.

Сразу после войны за нами пошло больше половины Трнавки, и, когда мы делили графскую землю, казалось, и дальше все будет хорошо. Лучшего начала уж вроде и желать нечего. А теперь… Что же случилось, почему? А случилось то, что разверзлась пропасть, дружище. И тебе это хорошо известно.

Пропасть. Но почему она разверзлась? Вот в чем следует разобраться. Дробил я молотком камни, и было неплохо. Дробить камни я привык. И ходить за скотиной тоже. Один все время, но не чувствовал себя одиноким. А вот сегодня среди людей мне быть не хочется. Здесь теперь я чувствую себя одиноким. Видно, изменилось что-то такое, что не должно было меняться. И теперь я словно собственными мыслями ушибленный. Ты думаешь, я спятил? Спрашиваешь, почему я молчу? Да ты бы все равно меня не понял… А в деревне все-таки что-то произошло…

Демко вздрогнул. Шляпа сползла на траву. Он приподнялся и сел.

— А-а, я, кажется, немножко вздремнул, — сказал он и огляделся.

Павел стоял неподалеку и смотрел в сторону Трнавки.

Как его этот звон растревожил, подумал Демко. Рвется он туда, да и что в этом удивительного — в его двадцать два года! Но теперь наше место здесь, дружище!

Демко поднялся.

— Через часок придут женщины доить коров, тогда все и узнаем. И еду принесут, — улыбнулся он Павлу.

Беспокойство, которое вызвал и у Демко колокольный звон, не могло заглушить голод. Сало они с Павлом доели еще утром, а теперь уже был вечер. Дома в чулане висели только два тонких куска сала с твердым, дочерна прокопченным мясом. Демко с удовольствием думал об этом сале — он передавал, чтоб жена послала ему кусок.

Когда Эва вошла во двор Демко, все три женщины, находившиеся там, умолкли. Дочь Демко Бетка — жена Пишты Гунара — стала что-то быстро шептать матери, которая хлопотала у летней кухни. Канадка перебирала ранние груши и складывала их в жестяную банку.

Завтра в Горовцах базарный день, вспомнила Эва. Она заметила, что женщины переглянулись. О чем, интересно, они говорили, когда я вошла? Видно, я помешала. Молчание иногда красноречиво. Эва посмотрела на Демкову. Что она, в своем горшке злобу, что ли, варит? Крышка так и подпрыгивает, пар шипит.

— Андрей просил прислать ему хлеба и сала, — сказала Эва.

— Еще чего! Пусть сам домой явится. — Глаза Демковой метали молнии. — Что мы будем есть, его не беспокоит?! Нам всю жизнь, что ли, давиться его паршивой кооперативной жратвой? Пора ему делом заняться.

Эва не верила своим ушам. К кому ты попала? — подумала она. Уж не ошиблась ли ты домом? И лицо Канадки поразило ее. Желтые оскаленные зубы, враждебные, холодные глаза, злая ухмылка! Демкова вошла в дом и стала подглядывать за Эвой через щелку в двери. Эва повернулась и молча пошла прочь. На площади навстречу ей, вздымая клубы пыли, катила бричка. Щелкая кнутом, на козлах восседал Дюри Хаба. Рядом с ним сидел старый Хаба, а за ними Бошняк, Резеш и Эмиль.