Гнездо ласточки

Самое удивительное, что Кира хотела вдохнуть в себя воду, хотела утонуть. Еще чуть-чуть – и наступит вечный покой, не придется уже мучиться и беспокоиться.

Или все же стоит побороться? Там же Тим ее ждет!

И Кира страшным усилием воли заставила себя перевернуться – перед тем, как сделать вдох. Буквально за секунду, за долю секунды до вдоха.

Солнце ударило в глаза. И Кира вдохнула – но воздух, не воду.

У нее, оказывается, были еще силы – но ровно на один этот поворот. Она плыла вниз по течению, щурясь от солнца и наблюдая, как с обеих сторон тянутся заросшие травой и цветами берега Светлой.

И ощущение странное – как будто с ней это уже все случалось когда-то. Дежавю?

Ах, нет, не было этого. В школе, на уроке французского, переводили одного известного поэта. Кира тоже пыталась переводить, и коряво получалось, нескладно. Потом, дома, она нашла перевод какого-то автора. И такой это оказался красивый перевод, что Кира окончательно сломалась и ни строчки не написала в домашней работе. И ей поставили двойку. А отец хлестал ее проводом по ладоням. Во-первых, чтобы никто не видел, а во-вторых, чтобы Кира не смогла и на фортепиано играть.

Вот эти стихи, отпечатавшись в ее памяти, вызвали сейчас ощущение дежавю.

«По черной глади вод, где звезды спят беспечно, огромной лилией Офелия плывет; плывет, закутана фатою подвенечной…» Что-то там про оленя, и дальше – «Офелия, белей и лучезарней снега, ты юной умерла…» [1] .

И дальше вздохи сумерек. Жалобы дерев, то есть – деревьев, ветер. Господи, как красив мир и как погано, что, наверное, придется сейчас умереть! Шее больно. И кровь как будто выходит оттуда, из раны, толчками.

Кира захрипела, закашлялась.

Ей стало совсем худо. Она закрыла глаза, чувствуя, каким тяжелым, неподвижным становится ее тело и как тянет его вниз, под воду.

Ушла с головой, закашлялась снова, вынырнула. И опять вниз потянуло. «Ну все… Это – все».

Кира решила смиренно принять свою смерть, но в этот момент кто-то подхватил ее под плечи, потянул к себе. Дальше, дальше… А потом и вовсе вытянул на берег, словно пойманную рыбку.

– Ой, беда-беда… Да как же это так? Живой человек, смотрю, плывет. Кира Игоревна никак? Кира Игоревна… А это что? Кровь. Прям как это… Неужто стреляли? Ой, беда-беда… Стреляли!

Киру чуть повернули на бок.

– Ага. Навылет. Тут вошло, а здесь вышло. Это хорошо, что навылет. И хорошо, что артерия не задета. Не то бы вы уже не дышали. Сейчас перевяжу, у меня бинт чистый есть. У меня все тут есть. Я ведь как, человек запасливый, и бинт есть, и лекарства. Я помню, брателло один был знакомый. У нас, в Магадане. Стеклорез. И вот однажды… Кира Игоревна, да вы откройте глазки, не спите. Меня слушайте. Такая зашибенная история. И вот однажды этому стеклорезу пришлось нести по улице стекло…

Кира с трудом заставила себя смотреть на лицо склонившегося над ней человека. А он говорил и говорил, повторяя по несколько раз одну и ту же фразу.

– …вот так-то. За пять минут кровь вылилась, и спасти даже не успели. А у вас ничего, обойдется. Я ведь фельдшеру у нас в медпункте, когда в Магадане жил, помогал. Ну, конечно, не по доброте душевной, у фельдшера доступ к спирту был, это я честно признаюсь, ради спирта… А вот как я тут оказался, спросите? Так от людей убежал. Боюсь теперь. Меня ведь избили только так, поди, ищут. Только это все неправда. Я этой Анжелы и пальцем не коснулся, вот те крест. Зачем она меня оговорила? Не понимаю… Теперь вот на острове пережидаю, пока там в городе не успокоится все. Потом уйду, да. Куда? В Магадан же. Там хоть люди нормальные живут! Просто так бить не станут.

* * *

Лида сомневалась, терзала себя – лишь поначалу. Но потом, когда она наконец нашла в себе силы совершить Поступок, все сомнения куда-то исчезли. И стало легче дышать, покой воцарился в душе.

Давно надо было уйти от мужа, но что-то держало. Во-первых, собственное упрямство. Когда-то Лида обиделась на весь род мужской и поэтому соединила свою судьбу с Виктором, чистым ангелом, не мужем, но мальчиком – в прямом смысле этого слова. Да, да, словно семилетний мальчик ей достался в супруги, со всеми зарождающимися мужскими достоинствами – мужеством, отвагой, великодушием, азартом… Относительно чуткий к женской красоте; рыцарь, помощник, защитник. Только этот мальчик еще был далек от зова пола, он не знал, что это такое – биться в страстях.

Виктор – слишком бесхитростный, слишком простой. Он относился к Лиде как к матери, или сестре, или другу. Был абсолютно открыт. Но открытость эта порой тяготила, навевала тоску – словно приходилось в открытом поле стоять, посреди пустого пространства, где глазу не на чем было остановиться. Хотелось не мальчишеской открытости, а мужской откровенности.