Гнездо орла

— Мадам Дали часто говорит о тебе, — добавила Нора, уходя за ширмы. — А Сальвадор — большой поклонник вашего канцлера.

— Дали — поклонник фюрера, Арагон — коммунист, Элюар — ни рыба ни мясо, а твой Макс — кто? — спросил Лей, дожидаясь, пока она переоденется.

— Я не так вижу, Роберт, — отвечала она. — Дали трус, по-моему, Арагон смел до отчаянья, Элюар смел и робок, в зависимости от настроения, а Макс… Тогда, в двадцатых, в Кельне, с тобой рядом был просто другой человек. Он меняется.

— В одном углу проворный инцест
Вертится вокруг непорочности платьица.
В другом углу небо, разродившееся
Колючей бурей, бросает белые снежки.
В одном углу светлее, чем другие, если присмотреться,
Ждут рыб печали,
В другом углу машина в летней зелени
Торжественно застыла навсегда.
В сиянье юности
Слишком поздно зажженные лампы.
Первая показывает свои груди красные.
Насекомые их убивают, —

весело продекламировал Лей, по-английски.

— Что… что-о это? — высунулась из-за ширм пораженная Леонора.

— «Это» называется «Макс Эрнст» и написано Элюаром не то в двадцать втором, не то в двадцать третьем году, еще до бегства его в Париж.

— Ка-ак? Проворный инцест? Насекомые убивают… красные груди? Боже!

— Это к вопросу о том, каким он был в Кельне. Там он хоть каким-то был. Ладно, извини. У меня к эмигрантам скверное отношение.

«Зато память, как старый еврей, хранит всякий хлам», — усмехнулся он про себя.

Нора, наконец, вышла, в декольте, с капелькой жемчуга между маленьких грудей. Платье на ней было цвета слоновой кости, на руке витой змейкою — золотой браслет.

У Роберта при виде нее несколько поднялось настроение.

Искрящийся, всегда возбужденный «Мулен Руж» встретил их ночным океаном вкусов, жанров и мод, океаном, в котором без лоцмана ни к какому берегу не прибьешься — так тебя и будет мотать по волнам… Но у Лея такой «лоцман» здесь был — новый парижский шансон, и он, представив свою даму и поздоровавшись с Альбрехтом и его невестой, тотчас обратил их внимание на молодого шансонье, певшего по моде под один аккордеон. Слушая его, Лей несколько раз с интересом окинул взглядом свою vis-a-vis. Девушка это заметила. Ее нежная рука, лежащая на краешке стола, словно затвердела, а лицо утратило живое выражение.

Девушку звали Ингой. На вид ей было не больше девятнадцати. Высокая, тонкая, с очень нежным овалом лица, кареглазая, солнечная блондинка — она буквально втягивала в себя взгляды мужчин. Платье на ней было с узким вырезом, пепельно-серое, в ушах бриллиантовые трилистники.

Воистину, никакой иной отдых так не восстанавливал силы Роберта Лея, как пребывание в обществе молодых прелестных женщин! Однако Нору он знал давно и, если любовался ею, то лишь с эстетических позиций; Инга же была, пожалуй, первой женщиной, на которую после встречи с Маргаритой он обратил свое неожиданно посвежевшее мужское внимание. В ней было что-то строгое и одновременно соблазнительное…

Двое длинноногих юнцов нависли над их столиком, приглашая на танго дам. В другое время Лей не потерпел бы, но сейчас только равнодушно кивнул, не переставая жевать.

— Когда ты возвращаешься? — спросил он Альбрехта. — Следующий год немцу лучше жить в Германии.

— Вот как!

— Да. А когда свадьба?

Хаусхофер скептически поджал губы:

— Видишь ли, это Инга хочет, чтобы я представлял ее как свою невесту. Но по правде сказать, надежды у меня мало. Думаю, ее за меня не отдадут.

Лей искренне вытаращил глаза:

— Не отдадут… за тебя?! Ее что, в монастырь готовили?

— Вся ее семья — большие ревнители расовой чистоты, так что зять-полукровка или, как это теперь называется, «еврейская помесь первого класса»…

— А этим «ревнителям» известно, что твой отец вместе с фюрером — попечитель сына Рудольфа Гесса?

— Н-нет, — удивился Альбрехт. — Я этого и сам не знал.

— Карл в первый же день после рождения мальчика был приглашен в Бергхоф, и фюрер встретил его там как самого желанного гостя. Одним словом, если понадобится как-то повлиять, то любой из нас…

— Спасибо, Роберт. Я это знаю, но… — Он болезненно поморщился.

— Ну, да, понятно, — усмехнулся Лей. — Однако то, что кроется за твоей гримасой, это — свершившийся факт, который тебе поперек дороги не должен становиться.

— А чем я лучше? — с вызовом бросил Альбрехт.

— Брось, старина, — так же болезненно сморщился Лей. — Бери пример с собственных родителей. Недавно фрау Хаусхофер просила меня за одного своего родственника и сделала это так, что ни она, ни я не испытали ничего, кроме удовольствия от общения друг с другом.

— Ты это серьезно? — не глядя, спросил, Альбрехт.

Лей махнул рукой: