Гнездо в соборе

Он еще раз припомнил каждую деталь встречи со Щербиной. Конечно, сотник не показал себя знатоком подробностей жизни руководящих деятелей ставки, но он, по всем приметам, вообще бирюк, служака, не любящий сантиментов. И сам-то Коротюк, кстати, сильно недолюбливал тех хлыщей, которые готовы со смаком пересказывать очередные сплетни о житье-бытье начальников, а вот деловой информации, идущей от таких знатоков, доверять рискованно. Смутило Коротюка и словечко «хлопцы», которое сотник приписал помощнику Петлюры. Коротюк около года служил под началом генерала Тютюнника и навсегда запомнил, с каким нажимом и рыком произносил тот свое обычное напыщенное «братья», а вот интимное «хлопцы» никак к нему не шло. Это были, разумеется, мелочи. «От лукавого, от лукавого мои выдумки, и прав этот сотник — надо немедленно отправлять его туда где назревает реальная опасность, — к Мордалевичу: этот умничающий учителишка того гляди распустит свое воинство по хатам», — ругал себя Коротюк, и ему казалось, что он становится похожим на тех педантов-штабников, которые, стремясь к идеальной обработке мелочей, нередко просматривают главное.

9

Оксаненко, как и надеялся, прибыл в Киев накануне дня вызова, вечером, и тотчас же направился к Комару. Встретила его Ганна Павловна.

— Тю, а Данила ждет вас только завтра! — обрадованно запела она, не скрывая своей радости. — Гость у нас, завтра провожаем. Ну, да ничего, вас-то устроим, не волнуйтесь. Такого гостя дорогого устроим.

— Спасибо, Ганна Павловна, — сдержанно, но дружелюбно поблагодарил Федор. — Да, может быть, неловко вашего-то гостя стеснять?

— А и стесним, так ничего ему не сделается. Не нравится он мне, — откровенно призналась хозяйка, косвенно давая понять, что к Федору она относится по-другому. Зная, что у него есть своя квартира в Киеве, Ганна Комар истолковала приход Федора по-своему: не хочет, мол, идти к своей жинке, может, неуютно ему возле нее. Между тем, у Оксаненко были свои соображения не показываться дома. Главное — не исключена возможность слежки от самой Одессы, между тем Цупком должен быть уверен, что он действительно, как и говорил Чепилко и Наконечному, не посвятил жену в свою деятельность. Оксаненко хотел полностью выяснить свое положение и лишь затем попытаться выйти на связь с ЧК.

— Так, говорите, не обидится ваш гость? Не из гордых он?

— Да откуда ему гордости-то взять. Сразу видно, простой казак-служака, хоть и сотник. Сотник Щербина, Игнат Щербина, — тараторила словоохотливая хозяйка. — Может, знавали? А? Да вы слушаете ли меня, Федор Антонович? Устали, видать, с дороги.

Однако Оксаненко слышал, и услышанное упало на него камнем. «Игнат Щербина! Ну, все! Провалился!» — мелькнуло у него в голове.

Год назад, участвуя в ликвидации одной из банд на Херсонщине, Оксаненко случайно повстречался с этим угрюмым казаком, бывшим своим однополчанином, хотя и не были они близко знакомы.

Был Щербина арестован и посажен в тюрьму, поскольку числилось за ним немало. «Выходит, сотник Щербина сбежал от возмездия, и с ним-то, наверное, и предстоит мне завтра встреча у Коротюка, а сегодня — здесь, с глазу на глаз или в присутствии хозяев, — размышлял Оксаненко. — Если так, то выход один — немедленно в ЧК».

— Да, кажется, я его знавал, — отвечал он между тем хозяйке. — Сюрприз, а не встреча, Ганна Павловна. Вот обрадуется-то… э-э… Игнат.

И в это мгновение условным стуком забрякала щеколда калитки и привычно забрехала собака.

— А вот и он! — воскликнула хозяйка.

— Знаете что, Ганна Павловна, — решительно сказал Федор, — вы не говорите ему обо мне, а не сочтите за труд достать из погреба вашей гарной медовухи, да похолоднее. А?

— Достану, достану, Федор Антонович, — распевно ответила та и вышла, а секунд через десять в комнату вошел гость. И если бы он не скинул по-свойски китель и не плюхнулся на кровать, Оксаненко подумал бы, что это не о нем только что говорила словоохотливая хозяйка, потому что это был совсем не Игнат Щербина. Скрытый шкафом и занавеской, Федор в щелку между ними внимательно всматривался в узкое, молодое лицо лежавшего человека. Брови домиком, серые, близко к переносице сидящие глаза спокойны, чуть шевелятся от невидимых движений губ светлые усы…

До кровати — один прыжок, и никаких вариантов выбора. Через мгновение Оксаненко уже сидел на краю кровати. Усач не успел даже выбросить руки из-за головы. Часто дыша и ощущая дуло упирающегося в живот и скрытого рубахой пистолета, он напряженно смотрел в лицо Федора. Тот заговорил первым:

— Не вздумайте делать глупостей, когда войдет хозяйка, а пока отвечайте, где настоящий сотник Щербина.

— Спросите Коротюка, — ответил лежащий.

Ответ был неплох: мнимый Щербина явно хотел перехватить инициативу.

— Ну-ну, — возразил Оксаненко — Пока что я сверху!

— Что-то непохоже!

— Это почему?

— Опасаетесь прихода хозяйки — значит, не чувствуете себя дома.

И опять ответ бил в точку, хотя толковать его можно было и так и эдак в зависимости от того, что понимать под домом: явочная квартира Комара была территорией Цупкома, но находилась она в советском Киеве.