Гнига зауми и за-зауми

И ещё – шевеление жабрами.

А Хлебников написал стих, состоящий из одних знаков препинания.

(Малевич же писал на языке сталактитов.)

Русские футуристы не восхищались машинами, как Маринетти.

Хлебников напал на Маринетти, когда тот приехал в Россию.

Он считал Маринетти пижоном.

Хлебникова интересовали русалки, а не автомобили.

Русалки – это девушки, превращающиеся в рыб.

Сам Хлебников хотел превратиться в созвездие.

Созвездия, как считал Вальтер Беньямин, есть источник воображения.

Русские поэты-заумники не хотели говорить на человеческом языке.

Человечий русский язык погряз в пошлости и прошлости!

Так считал Кручёных.

Заумь – это нечеловечий нерусский язык: бескнижный и беспредметный.

В зауми слова не падают на голову, как топоры.

В зауми слова перепиливаются пилой.

Заумь не нуждается в клятвах и присягах.

Заумь – это летающие, как мошки, слова, а не Бог.

Иногда заумные словечки кусаются, а иногда просто зудят.

Заумь – слова, летающие как светлячки, прыгающие как кузнечики!

Заумь – слова, лишённые смысла, потому что смысл стал халтурой.

Заумники не хотели писать и издавать книги.

Они сочиняли гниги.

Илья Зданевич считал, что вся литература превратилась в халтуру.

Всё искусство – халтура.

Халтура – это слова, приспособленные к сюсюканью и понуканию.

Халтура – это вся современная культура, обслуживающая общество.

Общество, кстати, тоже халтура. Так считает Тиккун.

Вместо литературы нужно зудение, говорил Кручёных.

Зудение должно раздражать литераторов и показать им, что они – дураки.

Кручёных называл себя зудесником.

Он был не только шакалом, но и комаром.

А Михаил Ларионов придумал живописное направление лучизм.

«Лучизм – это почти то же самое, что мираж», – говорил Ларионов.

Мираж возникает в раскалённом воздухе пустыни.

Лучизм – это то, что видит в пустыне верблюд.

Лучизм – это солнечная паутина воображения!

Ларионов был солнечным пауком.

Важны не предметы, а преломляющиеся солнечные лучи.

О миражах, кстати, размышлял в «Иконостасе» и Павел Флоренский.

Серж Шаршун считал, что осьминоги более интересны, чем люди.

Живопись Шаршуна – живопись аксолотля.

А Павел Мансуров смотрел на мир, как устрица в очках.

Матюшин же разработал теорию «расширенного смотрения» дятла.

А Павел Филонов выращивал свои картины как кристаллы.

Как древесный лист вырастает из почки.

Ещё Филонов хотел быть пролетарием.

Пролетарий – это новое существо, вырастающее из старого человечества.

Пролетарий – это не рабочий, а мыслитель.

Так считали Лафарг и Бланки.

Русские авангардисты хотели мыслить!

Одним словом, авангардистам надоело человечество с его трудами.

Жак Каматт тоже, кстати, считал, что человечество заблудилось.

Поэтому авангардисты любили геометрию и зверьё.

Геометрия русского авангарда – это тайная тропинка к зверю.

Да здравствует мир, а не предметы!

Да здравствует чёрная кошка с белыми «носочками»!!

Да здравствует космос!!!

Ощущать космос – вот чего хотели авангардисты – и ощупывать хаос.

ОщуПщать космос – то есть пребывать в поэтическом состоянии на Земле.

Да здравствует лень!!!!

Лень – как у кошек или у трёхпалых ленивцев, свисающих с дерева?

Или лень Малевича – это что-то другое?

Понятно вам, что такое л-е-н-ь?

Если нет, то читайте трактат Малевича.

И стихи Зданевича.

Обращайтесь к первоисточникам.

Похвальное слово зауми

Намеренно ли художник укрывается в дупле зауми – не знаю.

А. Кручёных

Никто по-настоящему так и не задался вопросом: а зачем поэты начали говорить на зауми? Для учёных заумь – данность языка искусства и литературной жизни, вид поэзии, начавший распространяться по миру в первой трети XX века. Специалисты изучают накопленный массив произведений и биографии авторов, спорят о том, кто и что на них больше повлияло, кто весомее и главнее, ищут скрытые аллюзии и незаумные шестерёнки, а также стремятся раньше других опубликовать неизвестные документы, но этот первостепенный вопрос они перед собой не ставят. Они различают заумь с примесями и очищенную, свою и иностранную, умеют отделять её от звуковой поэзии, глоссолалии и прочего столь же малопонятного, а для нас это как раз маловажно. В общем, применяют к зауми всё те же свои обычные методы и диагностические процедуры. Сих ответственных знаек с нашими безответственными заумниками объединяет лишь немногое – то, что они тоже испытывают страсть к пустословию. А прочим, – ещё кроме детей и, может быть, некоторых поэтов, – заумь вовсе неинтересна. Но нам, наоборот, и сама заумь, и этот вопрос представляются началом начал.