Гнилые болота

Кто долго толкался въ большихъ и малыхъ, въ губернскихъ и уѣздныхъ городахъ нашей матушки Россіи и ознакомился съ физіономіями ихъ обитателей, начиная отъ заплывшаго жиромъ и отупѣвшаго купчины съ окладистой бородой и толстымъ носомъ въ видѣ поношенной туфли, до тощаго франта со стеклышкомъ въ подслѣповатомъ глазу, живущаго весьма подозрительными средствами, — тотъ, вѣрно, знаетъ своеобразный, только у насъ возможный типъ обнищавшей барыни-аристократки, типъ, ведущій свое начало изъ временъ екатерининскихъ. Это личность истинно-трагическая, и тѣмъ болѣе грусти наводитъ она, что сама всѣмъ своимъ существомъ, всѣми поступками накупается на смѣхъ. Нанимаетъ она обыкновенно отдѣльный домикъ на курьихъ ножкахъ и переѣдетъ изъ него только въ могилу; при ней доживаютъ свой скорбный вѣкъ двое или трое изъ ея уцѣлѣвшихъ крѣпостныхъ людей. Чѣмъ питаются эти дряхлые люди, — почти неизвѣстно; но что питаются они плохо, — это видно по ихъ испостившимся лицамъ; они похожи на мертвецовъ, которыхъ забыли положить въ гробъ и похоронить. Обыкновенно единственнымъ источникомъ доходовъ барыни бываютъ деньги богатыхъ родственниковъ-аристократовъ, осаждаемыхъ письмами этой бѣдной тетушки или троюродной бабушки. Ея прошлаго никто не знаетъ. Зачѣмъ и почему вышла она изъ своего круга и обнищала? почему — прапорщица Нитькина — она подписывается и величается всѣми княжной Дружиной-Суздальской или графиней Шемякиной? — все это покрыто мракомъ неизвѣстности. Въ жизни старушки былъ какой-то любовный романъ съ скандальною завязкой; но она старается не вспоминать о немъ, какъ о глупомъ и необузданномъ поступкѣ. Когда-то давно, молодость, истинное чувство, кипучая страсть изорвали въ клочья и затоптали въ грязь пеленки, въ которыя пеленаютъ людей дикіе сословные предразсудки;- но молодость прошла и унесла порывы чувства, а на мѣсто ихъ, въ очерствѣломъ сердцѣ проснулись и закопошились сожалѣнія о мишурномъ блескѣ. И вотъ старушка заботливо собираетъ клочья ею же разорванныхъ пеленокъ, сшиваетъ ихъ невѣрною дрожащею рукою и силится увѣрить всѣхъ людей, весь міръ, что пеленки цѣльныя, а не сшитыя. Люди въ сомнѣніи качаютъ головами, но, за давностью, не помнятъ событій ея жизни и не могутъ указать на истину. Зато личность старушки извѣстна всѣмъ въ городѣ: и босоногимъ уличнымъ мальчишкамъ, показывающимъ ей языкъ, и высшимъ городскимъ властямъ, на которыхъ барыня сердита за ихъ непочтительность къ ней. Весь городъ знаетъ ея бархатный салопъ, подбитый мѣхомъ не то песцовымъ, не то волчьимъ, ея шляпку допотопнаго покроя съ обдерганными перьями, непремѣнно съ перьями, ея морщинистое лицо, большею частью нарумяненное и набѣленное (это не признакъ кокетства, но во время ея молодости бѣлились всѣ княгини)… Вообще вся одежда носитъ печать того покроя, который былъ въ модѣ во дни ея расцвѣтанія; она является какой-то нетлѣнной муміей, перенесенной въ пеструю толпу ликующихъ людей и модныхъ одѣяній; сѣроватою, ветхою картинкою модъ прошлаго столѣтія, случайно попавшею въ блистающія бѣлизною страницы моднаго журнала за послѣдній годъ. Всѣ знаютъ ея отощавшаго лакея въ порыжѣвшей ливреѣ съ безчисленнымъ множествомъ воротниковъ и въ громадной, треугольной, взъерошенной шляпѣ; потупивъ голову, выступаетъ онъ за барыней и косо глядитъ на насмѣшливыя лица молодыхъ лакеевъ-зубоскаловъ… Неодолимою грустью вѣетъ отъ этихъ покойниковъ… Этотъ типъ барыни не важенъ самъ по себѣ, какъ отжившій свой вѣкъ и, мало-по-малу, зарывающійся въ могилу, но важно то, что и эти женщины были матерями законныхъ и незаконнорожденныхъ дѣтей, воспитанныхъ въ аристократическихъ преданіяхъ, плохо образованныхъ и озлобленныхъ бѣдностью. Эти дѣти играли и отчасти еще играютъ видную роль въ нашемъ обществѣ. Моя бабушка совершала жизненный путь при тѣхъ условіяхъ, какія образуютъ сейчасъ описанный типъ; стоило ей немного состарѣться и начать румяниться, — она сдѣлалась бы его представительницею. Читатель догадается, чѣмъ могъ сдѣлаться дядя подъ вліяніемъ бабушки.