Гнёт ее заботы

Лишь когда он заметил в конце улицы человека на лошади, он осознал, что сжимает в руке увесистый камень. Почти помимо его воли его рука отвелась назад, чтобы запустить его со всей оставшейся у него силой.

Но, мужчина тихо окликнул его знакомым голосом: ― Майкл! ― и Кроуфорд выронил камень.

― Боже мой, ― запинаясь, выдохнул он, поспешно хромая навстречу и морщась от боли, ― ты должен… увезти меня отсюда! Они думают…

― Я знаю, что они думают, ― сказал Аплтон, выпрыгивая из седла. ― Не мог бы ты…, ― начал он, но затем присмотрелся к Кроуфорду. ― Пресвятые небеса, ты ранен?

― Только рука. Лишь сейчас Кроуфорд впервые взглянул на нее, и его зрачки сжались от потрясения. Указательный палец и мизинец выглядели освежеванными, а безымянный палец пропал, вместе с обручальным кольцом, остался лишь рваный, блестящий обрубок, из которого быстро сочилась кровь, оставляя ярко-красные капли на земле и носках ботинок.

― Господи Исусе, ― прошептал он, чувствуя, как внезапно подкашиваются ноги. ― Боже, ты только посмотри, что…

В глазах у него помутилось, но прежде, чем он успел упасть, Аплтон шагнул вперед и влепил ему пару пощечин, прямо и наотмашь. ― Обмороки потом, ― резко сказал он. ― Сейчас ты должен ехать или умереть. Перетянешь жгутом, как только избавишься от погони. В перемётной суме пятьдесят фунтов и записка, но думается, что тебе в скором времени действительно понадобится, так это бечевка, которой я их связал. Предусмотрительно с моей стороны было ее использовать, а?

Выкрики слышались теперь у дальней стороны стены, и где-то по булыжной мостовой уже вовсю стучали копыта. Аплтон помог мертвенно-бледному Кроуфорду взгромоздиться в седло, очевидно почти не сомневаясь, что он тут же свалится на землю с другой стороны.

Но Кроуфорд взял поводья в правую руку, вставил ботинки в стремена, и вдавил каблуки книзу, чтобы удержаться на лошади, и, когда Аплтон дал лошади звучного шлепка по крупу, он подался вперед, так как животное вскачь понеслось на запад по широкой, залитой солнцем, улице Гастингса. Он стиснул зубами обрубок потерянного пальца, изо всех сил стараясь не потерять сознание.

* * *

Глиняные колпаки высоких дымоходов еще пылали в багровом предзакатном свете, когда дилижанс кренясь и медленно пробираясь вперед, миновал запруженный участок Главной Улицы лондонского квартала Боро[56], и, когда он остановился перед гостиницей рядом с тюрьмой Маршалси[57], Кроуфорд был первым пассажиром сошедшим с экипажа.

Чуть позже этим утром в дальнем углу таверны Брайтона[58] он перевязал обрубок пальца чистой тряпицей, а затем смочил повязку брэнди, прежде чем осторожно натянуть пару перчаток. Теперь, после дальнейшей бешеной скачки и, наконец, после того как он бросил загнанную лошадь и шесть часов кряду провел зажатым между двумя толстыми старухами в Лондонском экипаже, его заметно лихорадило. Рука пульсировала, словно кузнечные меха, а горячее, с металлическим привкусом дыхание, эхом отдавалось в больной голове.

Он истратил часть денег Аплтона, чтобы купить одежду и кожаную дорожную сумку, и, хотя багаж был совсем не тяжелый по сравнению с тем, что остался в гостиничном номере в Гастингсе, он едва сдержал стон, когда доставал его оттуда, куда кучер имел несчастье его поставить.

Он направился по Главной Улице, держась в тени нависающих над дорогой вторых этажей старых деревянно-кирпичных домов, так как его беспокоили окружавшие его со всех сторон тюрьмы. Впереди, слева от него, на берегу Темзы стояли обугленные развалины известной тюрьмы Клинк[59]. А позади, чуть на юг от новой тюрьмы, возле которой остановился дилижанс, расположилась тюрьма Королевского Суда[60]. «Какого черта, ― раздраженно подумал он, ― Аплтон не подумал о мрачном окружении этого места, и не послал меня куда-нибудь еще»?

Многочисленные сточные канавы Боро никогда не славились своими ароматами, но после минувшего жаркого дня их зловонные испарения наводили на мысли о каком-то клоачном брожении, и он боялся, что от этого скверного воздуха его лихорадка может сделаться еще хуже. Хорошо хоть люди, у которых он собирался остановиться, были студентами-медиками.

Улица была битком забита повозками возвращающихся домой уличных торговцев, на крыше каждой из которых, казалось, восседала собака, но вскоре над ними он разглядел арочный свод Лондонского моста, и, вспоминая наставления в записке Аплтона, свернул направо, на последнюю улицу перед мостом. На следующем перекрестке он снова повернул направо и обнаружил себя, как и значилось в записке, на Дин Стрит[61]. Он дошел по ней до узенького дома с номером восемь ― прямо напротив Баптистской церкви, еще одно неясное предзнаменование ― и покорно загрохотал в дверной молоток. Головная боль застилала глаза, и он сильно потел в своем пиджаке.