Гнёт ее заботы

― Здесь неподалеку лодка, которая отвезет вас в Лидо, ― тихо и поспешно сказал командир, ― в маленьком канале возле Пьяного Ноя[449]. Он зашел им за спину и начал подталкивать их вперед.

Он провел их вдоль южной стены дворца, с простершимися по правую сторону на четверть мили в ширину водами канала ди Сан Марко, и у самого подножия Соломенного Моста толкнул их налево, в сторону от ступеней, между двух колонн дворца. Впереди лежал канал, в который чуть ранее выпрыгнул Карло. Кроуфорд увидел ожидающего их гондольера ― одна нога на мостовой, а вторая на корме узкого суденышка.

― Австрийцы в смятении, ― сжато сказал их проводник, ― а стража их тайного короля посходила с ума. Мы благодарны вам. Он в последний раз подтолкнул их вперед. ― Но даже не вздумайте возвращаться в Венецию, ― добавил он.

Кроуфорд поднял взгляд и запоздало сообразил, о чем минуту назад говорил их проводник ― над колоннами в юго-восточном углу здания располагалась скульптура Ноя, раскачивающегося под виноградной лозой, расплескивая вино из кружки, и почти потерявшего свое одеяние, неряшливо сбившееся вокруг его талии.

Когда они с Джозефиной забрались в гондолу, он снова поднял взгляд на бедного Ноя. «Пожалуй, ― подумал Кроуфорд, ― он имел полное право напиться и потерять штаны, после того, как спас всю органическую жизнь на земле».

Он свинтил крышку фляжки и протянул ее Джозефине, пока гондольер правил от берега, и когда она передала ее обратно, он поднял фляжку в направлении Ноя и осушил последний остававшийся в ней глоток. Позади них нависал Мост Вздохов, но он смотрел только вперед, туда, где посреди ночи вырастали башни и купола церкви Сан-Джорджо Маджоре.

Когда они достаточно отдалились от берега, и гондольер начал налегать на весло, чтобы повернуть их на восток к лагуне, Кроуфорд нащупал в сумке Джозефины завернутое в рубашку сердце Шелли. Он прошептал молитву расщепленной, изъеденной временем голове Христа, а затем перегнулся через планшир и вытянул пахнущее гарью, бьющееся сердце над темной водой.

Ничто не тревожило спокойную водную гладь, кроме слабо светящихся пятен медуз, словно бледные молочные брызги повисших в воде, и следа за кормой, в свете звезд убегающего от них прочь по обеим сторонам лодки.

Когда низкие волны, разрезаемые узким носом-ножом, полностью скрыли из глаз древний город, и даже легчайшее завихрение не указало на третью сестру, движущуюся внизу, он откинулся обратно и спрятал сердце в сумку.

Нефелимы дремали снова, впервые за восемь сотен лет.

Он обнял Джозефину, и она положила голову на его плечо и заснула.

* * *

Недомогание мое полностью прошло на четвертую ночь ― словно было оно вызвано Лериче ― и я, наконец, ненадолго провалился в сон, и был столь изнурен, что хотя здесь случились три легких толчка землетрясения, которые выгнали весь город на улицы ― ни они, ни гомон толпы не разбудили меня…

Здесь, казалось, бушевали все бури, которые только сотрясали этот земной шар ― и что до меня, это меня ничуть не удивляет ― словно сама земля несколько подустала от тиранов и рабов, которые топчут ее поверхность.

— Лорд Байрон, к Августе Ли, 7 Ноября 1822

ЭПИЛОГ: Варнхем, 1851

Лишь друг другу я слышал, русалки поют.

Песни их мне едва ль суждено услыхать.

— Т. С. Элиот

― Итальянцы? ― отозвалась Люси, тряпка, которой она натирала барную стойку, зависла в дюйме над потертой столешницей. Я не могу принять заказ у итальянцев.

― Они говорят по-английски, ― заверил ее хозяин гостиницы. ― Да и живут они в Лондоне. Все что им нужно, выпить перед ужином вина на веранде позади дома. Как думаешь, справишься… ?

Люси возобновила свое занятие. ― Итальянцы? ― Я слышала, они такие же развязные, как и моряки. Лучше бы для них было со мной не заигрывать.

Сетовала на моряков она скорее по привычке; хотя она все еще была стройной, Люси уже стукнуло пятьдесят, и на ее лице оставили глубокие следы годы тяжелой работы.

― Это очень пожилая пара со своим сыном. Они не собираются напиваться, Люси, просто…

― Ох, ну хорошо. Она отложила тряпку и поставила на поднос бутылку кларета, штопор и три бокала. Но только убирать за ними будет эта новая девушка.

― Конечно, конечно, ― согласился хозяин.

Люси обогнула стойку, взяла поднос и вышла из бара.

Впереди была дубовая лестница, ведущая к комнатам наверху; не доходя до нее, Люси свернула налево и прошла через запасную столовую к задней двери; удерживая поднос одной рукой, она толкнула дверь и вышла на веранду, где за маленьким столиком в тени сидели их необычные посетители.

Их сыну было должно быть около тридцати. Он совсем не был похож на итальянца ― его прямые каштановые волосы были зачесаны назад, а глаза были светло-голубыми. Его улыбка, когда она поставила бутылку и бокалы, была не больше, чем данью вежливости.

― Благодарю вас, ― сказал он, с легким намеком на акцент в голосе.

Она повернулась к пожилой паре.