Гнёт ее заботы

― Нечаянно, ― задумчиво повторил Кроуфорд, улыбаясь Китсу. ― Что ж, вряд ли можно ожидать, что вы пойдете на поправку, пока тут повсюду раскидана гниющая пища. Как только эта ваша сиделка вернется, я попрошу ее все здесь вымыть. Теперь также важно чтобы вы…

― Мне не нужны ваши услуги, ― с нажимом произнес Китс. ― Мне вполне хватает Кларка, я не нуждаюсь…

Кроуфорд пообещал себе, что вскоре обязательно выпьет еще. ― Я имел дело с дюжиной случаев подобных вашему, мистер Китс, и все мои пациенты поправились. Может ли Кларк похвастаться таким же достижением? Может ли он хотя бы с уверенностью сказать, что это чахотка? Не было ли случайно симптомов, которые… его озадачили?

― А ведь, правда, Джон, ― вставил Северн, Кларк допускал, что что-то не в порядке с твоим желудком или сердцем…

― Мой брат мертв, Франкиш, ― громко сказал Китс ― его изможденное лицо, казалось, в этот миг еще больше осунулось от тревоги и беспомощности. ― Том умер в Англии два года назад, от чахотки, ― Китс прервался, резко закашлявшись, но спустя несколько мгновений заставил себя остановиться. ― А ему, ― продолжил он хриплым голосом, ― ему не исполнилось еще и восемнадцати… а за два года до этого ― собственно как раз после того, как я вас встретил ― он начал получать письма в стихах от кого-то, подписывающегося как «Amena Bellafina», и я уверен, что ваш итальянский достаточно хорош, чтобы перевести это, скажем, как «дарящая удовольствие возлюбленная» ― хотя bella может также означать «решающий поединок»…

Голос Китса становился все более и более напряженным и теперь сменился надсадным кашлем, что скопился у него внутри. Он упал обратно в кровать и затрясся, пока ужасный кашель рвался из его груди и окрашивал губы алой кровью.

Кроуфорд присел возле него на колени и взял его худое запястье. Любой обыкновенный доктор затачивал бы уже ланцет и посылал за тряпкой, лоханью, подушками для опоры и губкой смоченной в уксусе, но где-то по дороге из Англии в сегодня Кроуфорд растерял свою веру в флеботомию ― кровопускание теперь казалось ему почему-то немыслимым насилием над пациентом, и он сомневался, что когда-нибудь еще его сделает.

Пульс Китса был четким, что было нехарактерным при чахотке ― но Кроуфорд и без этого знал, что это была не чахотка. Камфора, селитра, белая белена ― сейчас он не прописал бы ничего из этого.

Китс начал затихать, дыхание стало более глубоким, но он, казалось, был без сознания.

― У него бред, доктор? ― спросил Северн, и, когда Кроуфорд взглянул на него, он впервые заметил, каким измученным был друг Китса.

― Как раз так любой доктор вам и скажет. Кроуфорд выпрямился. ― Сколько вы уже приглядываете за ним?

― С сентября ― пять месяцев. Мы вместе приплыли из Англии.

Кроуфорд направился в первую комнату. ― Как долго вы двое пробыли здесь в Риме?

― С ноября, мы причалили в Неаполе в день рождения Китса, Хэллоуин.

― Путешествие из Англии заняло больше месяца?

― Да. Северн рухнул в кресло и потер глаза. ― Погода была плохой, когда мы отчалили, и целых две недели нас мотало туда-сюда, мы просто плавали туда и обратно вдоль южного побережья Англии, ожидая, когда погода наладится; в конце концов, мы отправились через Ла-Манш, но путешествие было просто ужасным, а когда мы, наконец, достигли Неаполя, нас продержали десять дней в карантине на борту корабля.

― Почему?

― Нам сказали, что в Лондоне была эпидемия тифа.

― Ха. Кроуфорд, которые работал в одной из крупнейших Римских больниц и которого часто звали, когда требовался говорящий по-английски человек, не слышал ни о какой эпидемии. ― Хэллоуин ― его день рождения, ― задумчиво сказал он, припоминая, что говорил ему четыре года назад Китс.

Должно быть, вот почему лечение, на котором настаивал фон Аргау, было противоположным тому, что он обычно поручал Кроуфорду проводить в этих случаях псевдо-чахотки. Обычно пациентов следовало защитить с помощью чеснока, святой воды и закрытых окон, чтобы источник их истощения не мог до них добраться. Но Китс в силу своего рождения был приемным сыном семейства нефелимов. Он был другим ― и лишь повторное принятие яда могло сейчас сохранить ему жизнь.

«И, ― подумал он, ― Китс без сомнений это знает ― почему же он намеренно держит… ее… снаружи»?

Стоило только возникнуть этому слову ее, как он заметил заглавие книги, лежащей на столе ― Ламия, Изабелла, Канун святой Агнессы и другие поэмы… Джона Китса. Он поднял книгу.

― Вторая книга поэм Китса, ― сказал Северн.

Вес флакона в кармане напомнил Кроуфорду, что он должен дождаться сиделку, и в любом случае, до наступления темноты к Китсу не могли быть применены никакие серьезные лечебные меры, так что он внимательно посмотрел на Северна. ― Я бы хотел остаться и поговорить с сиделкой, о которой вы упомянули. Не возражаете, если я скоротаю время за книгой?

Северн махнул рукой. ― Конечно. Хотите, я заварю вам чаю?

Кроуфорд вытащил фляжку и отвинтил крышку, не обращая внимания на возмущенный взгляд Северна. ― Спасибо. Пожалуй, можно одну чашку.