Гнёт. Книга 2. В битве великой

Возгласы удивления приветствовали авантюриста. Он обнажил лысеющую голову и, склонив её в поклоне, двусмысленно улыбаясь, сказал беку Дотхо:

— Вы будете довольны моими воспитанниками. Мальчики приятные, особенно резвый мой Кучкар.

— Я буду рад принять под свой кров сына моего друга Сарымкула-бия, и вам открыты двери моего дома и моего сердца, почтенный Урусбек. Прошу к дастархану.

Начался шумный пир: пили, ели, перебрасывались шутками, хохотали, слушали музыкантов. Когда веселье начало спадать, Урусбек мигнул Кучкару, и оба незаметно вышли в соседнюю комнату.

Через некоторое время гусар появился в расстёгнутом мундире с домброй в руках. Сел на ковёр и ударил по струнам. Дверь распахнулась, и на пороге, освещённый закатными лучами, предстал Кучкар в женском наряде. Нарумяненное лицо с подведёнными бровями сияло улыбкой. Длинные косички висели из-под вышитой золотом тюбетейки. Закинув руки, поводя глазами и мелко переступая босыми ногами, он пошёл по кругу…

Восторженные восклицания заглушили музыку:

— Бача!

— Красавец бача!

— Возьми моё сердце! — сыпалось со всех сторон. Но Кучкар, окинув всех томным взглядом, приблизился к жирному лысому бухарскому купцу, всё лицо которого покрывала красная сыпь. Тот растянул рот до ушей и, глядя на мальчика жадными глазами, хрипел:

— Цветочек мой, красавец! За тебя жизнь отдам.

Его лысая голова покрылась каплями пота.

Кучкар пел, пританцовывая, а звонкий голос выводил:

Пришёл я в этот дом
и всех кокетством пленил!
Тихонько запретным
кокетством я пленил…
И нежность иная,
И поза другая…

Тут началось что-то невообразимое: шум, свалка. Оргия была в разгаре.

На женской половине готовились яства и посылались в комнаты Дотхо. Женщины рассказывали друг другу, что сумели подсмотреть через щёлку в мужской половине.

— Ой, душа моя, только послушай, что там делается… Приехал батыр в богатой шубе…

— Видела с крыши. И чего это он шубу надел, да и другой, точно медведь. Шерстью вверх чапан на нём. Умом, видать, ослабели, август, теплынь…

— Ов-ва! Кочевники и летом шубу носят. Солнце не прожигает. А чем богаче шуба, тем больше почёта.

— А мальчиков видела?

— Один быстрый такой, красивый…

— Его нарядили женщиной, и он плясал — все с ума сошли.

Дальше беседа велась шёпотом.

В углу двора, под развесистым тутовником, росшим возле коровника, Дильбар нежно обнимала подросшего, но похудевшего за год Ильгара.

— Ягнёночек мой, сердце моё… Плохо тебе там, голодно в степи…

— Ой, хорошо там, мама. И степь, и горы. У меня Буран большой вырос, скоро оседлаю его… — говорил мальчик, жадно поедая пирожки, припасённые для него матерью.

Утром по распоряжению бека Касым пригнал во дворец жеребёнка. Не всякий может себе позволить такую роскошь — зарезать молодого коня. Но Касым знал, что осенью предстоит большой семейный праздник в доме бека, и на всякий случай, откормил жеребчика. Бек вышел осмотреть жертву и остался доволен.

— Ну, как ты живёшь, Касым? — спросил он пастуха.

Низкие поклоны робкого человека и благословения, которые тот бормотал, растрогали бека. Ему хотелось ослепить своей щедростью пастуха и показать всей челяди, что преданные и исполнительные слуги могут быть осчастливлены им.

— Храни вас аллах, бек-бово. Какая наша жизнь в степи, в горах… Живём в заботе, чтобы сохранить и приумножить ваши табуны.

— Это хорошо. Старайся, и о тебе будет забота. Оставайся на пир, только одет ты плохо.

— Истрепался чапан. И сапоги совсем развалились.

— Ну что ж… Служишь уже год, дело своё знаешь. Можно дать тебе новый чапан и сапоги. Скажи Норбаю, чтобы выдал.

— Да будет счастье вам в жизни, да вырастет сынок на радость вашу. Только прошу, пусть ваш приказ батыру Норбаю передаст почтенный дворецкий.

Бек добродушно рассмеялся:

— Ох и заячья душа у тебя. Такой лихой пастух, а боится Норбая. Ну ладно. Бай-ака, скажите там! — обратился Дотхо к стоящему подле дворецкому.

Получив приказ, Норбай повёл Касыма к складу, где хранились запасы одежды и оружия для бекской дружины. На пороге нукер остановился, скинул свои стоптанные сапоги и сказал:

— Бери, они почти новые, тебе в степи лучших не надо. А вот и чапан.

Он снял висевшую на стене поношенную шубу.

— Как же… а бек-бово приказал новую шубу и сапоги, они сами… я не просил, — залепетал Касым.

Норбай новел широкими плечами:

— Что? Недоволен? Иди пожалуйся. В степи ночи тёмные. Бывает, обидчику кишки выпускают…

Касым схватил шубу и сапоги, бегом бросился из склада. Норбай проводил его насмешливым взглядом.

Переодевшись в дарованное за усердную службу старьё, Касым направился в коровник, где Дильбар сидела на ворохе сена, укачивая, как маленького Ильгара.

Это была первая за год встреча мужа и жены. Много было переговорено, много пролито слёз. Касым рассказал, как всё лето он кормился горными куропатками, попадавшимися в расставленные силки, а хлеба они с Ильгаром почти не видели. Иногда только приносил немного лепёшек мерген Ирмат да Машраб присылал раза два по мешочку муки.