Гнёт. Книга 2. В битве великой

— К Ханым-арыку! — скомандовал Волков.

Он понял — восстание задохнулось. Осталось одно: укрепиться в бараках Второго стрелкового полка. Там была крепкая революционная организация. Конечно, сдача неизбежна, но можно будет выговорить кое-какие льготы. Иначе подвергнутся уничтожению почти триста человек.

Но расчёты Волкова не оправдались. За спиной оказалась рота юнкеров, а впереди Первый стрелковый полк и подоспевшая сотня казаков. Завязалась слабая перестрелка, патроны кончились. Казаки и команда разведчиков приступили к разоружению сапёров. Кое-кто успел переправиться через Ханым-арык и бежал в степь. Но большинство сдавало оружие врезавшимся на копях казакам. Одна группа, где были Бунин и Гессен, яростно отбивалась штыками.

— Кончено! Хуже смерти ничего не будет! — крикнул Волков и бросил винтовку, Товарищи последовали его примеру.

Поздним вечером техник Глухов ехал из Ташкента в селение Троицкое к брату. В переулке он заметил прижавшегося к дереву солдата в мокрой одежде.

— Не выдавай, — тихо произнёс беглец.

— Один? — спросил Глухов.

— А тут в огороде ещё двое…

— Зови. Пусть обождут вон в тех зарослях, Приду за ними, когда тебя устрою.

Солдат сбегал к сухому арыку, где залегли товарищи, переговорил с ними и вернулся.

Глухов решил одного спрятать до поры до времени на сеновале у брата. В Егоре он был уверен — по выдаст, Дмитрий повёл солдата огородами к сеновалу.

— Залезай. Жди, когда придут. Не кури.

— Некурящий, — ответил солдат, стуча зубами. Быстро взобрался наверх и зарылся в сено. Глухов снял лестницу, отнёс её за постройку. Затем пошёл по переулку, окликнул двух беглецов:

— Таясь, следуйте за мной.

Он привёл их к Нурмату, там были Ильгар и Азиз-певец, младший сын Арина. Солдатам обрили головы и переодели в узбекские костюмы: чернявого в халат, а белобрысого в женскую паранджу. Ильгар и Садык посадили их на арбу и повезли в старый город. С ними ехал и Азиз.

В Троицких лагерях всё ещё раздавались выстрелы, прожекторы, как щупальцами, шарили лучами во всех направлениях. Дмитрий вызвал брата и шёпотом объяснил, в чём дело.

— А мы думали, ночное ученье проходит. Будь покоен, Митяй, вызволим христианскую душу. Спрячу парня в саду, там тайничок есть, ни одна живая душа не узнает. Еду сам носить стану, баба у меня шумливая да языкастая, ещё проболтает…

— Чего-то вы там гуторите? Идите в хату чай пить, — позвала гостя жена Егора.

— Слышь, жена, мы-то думали, ученье в лагерях, ан это бунт, Митяй сказывает. Так ты нишкни. Никому ни слова: по судам затаскают.

— Ой, батюшки-светы! Бунт затеяли, охальники.

— Коли кто сунется к нам, гони, — продолжал Егор. — Чтобы не укрылся у нас.

— А я их уважу ухватом, окаянных.

На следующий день, когда ловили разбежавшихся солдат, патруль сунулся было во двор Егора, но разъярённая женщина подняла такой крик, что привлекла внимание командира роты капитана Жильцова.

— Что тут у вас? Почему шум? — спросил он, недоумевая.

А женщина вцепилась в патрульных.

— Арестуйте их, изменников, охальников! Ваше благородие, это бунтовщики, хочут спрятаться у нас в сарае… У, треклятые, против царя-батюшки пошли!..

Хотя вся сцена была комичной, но офицер понял: у такой строптивой, горластой бабы никто не спрячется.

Спустя неделю командир сапёрного батальона получил рапорт от фельдфебеля. В нём говорилось, что числящийся в бегах сапёр "утоп", так как у самой воды бурного Заха найдены пояс и фуражка с фамилией владельца.

А через месяц, обросший мочальной бородкой, молодой крестьянский парень поступил на участок Арысь Оренбургской железной дороги. Вскоре он стал лучшим сцепщиком вагонов и преданным учеником революционера Глухова.

В августе в Ташкентской крепости начался суд над солдатами сапёрного батальона. Говорили, что судьба двухсот человек предрешена, что все они понесут суровое наказание.

Суд происходил при закрытых дверях, только несколько человек получили разрешение генерала Самсонова присутствовать на суде. Одним из них был корреспондент "патриотической" черносотенной газеты "Новое время". Он печатал сообщения о судебном процессе, но отчёты эти были ультрамонархическими.

В городе по рукам ходили листовки и прокламации с обращением ко всем солдатам Туркестанского края. Листовки рассказывали правду о восстании сапёров.

В доме генерал-губернатора, в том самом кабинете, где много лет назад флигель-адъютант фон Кауфман решал вопрос о присоединении Кокандского ханства к русским владениям, сейчас сидел другой начальник края Самсонов.

Кабинет был заново отремонтирован, разросшиеся перед окном деревья защищали комнату от знойных солнечных лучён.

Самсонов нетерпеливо нажал кнопку электрического звонка, тотчас отворилась дверь и, бесшумно ступая по бухарскому ковру, к столу приблизился молодой адъютант.

— Позвольте доложить: прибыли председатель суда, прокурор и следователь.

Генерал поднял тяжёлую голову с густой холёной бородой и тоном приказа произнёс:

— Пригласите. И никого больше не впускать.