Гном. Трилогия

— Да, товарищ Сталин. Необычное начинается потом. Все детали для сборки производятся на заводе, на так называемом «опытно‑поточном производстве», которое постоянно расширяется. Сейчас многие нормали производятся и для других заводов. Всем, что касается серийного производства, там заправляет некая Морозова Карина Сергеевна, двадцатого года рождения, дочь сектанта‑толстовца, который был арестован и ликвидирован почти шесть лет тому назад.

— Она что — представляет интерес?

— Некоторый. Среди подчиненных слывет мелочной садисткой, требовательной до настоящего изуверства, не упускающей никаких мелочей, все видящей и во все вникающей. Наказывает обязательно и с видимым наслаждением. Все, кто находится под ее началом, боятся ее и ненавидят настолько, что не могут даже уважать, хотя уважать, объективно говоря, есть за что.

— Не‑ет, товарищ Стрелецкая, звучит очень многообещающе. Перспективный руководящий кадр, не так ли?

— Так точно. С известными поправками.

…Она поняла, с кем имеет дело, с первого же взгляда. Косички‑«баранчики», в цеху неизменно укрытые беретом, маленькое личико, какое‑то даже сероватое, бледные узкие губы, поджатые в выражении вечного недовольства, острый взгляд глубоко посаженных белесых глазок. Чахлая, почти безгрудая фигурка. Размашистая походка, при этом странным образом бесшумная, как полет совы. Не только Стрелецкая разглядела Карину. Карина тоже прекрасно разглядела Жар‑Птицу. Губы ее, если это только возможно, поджались и еще сильнее, и тогда Жар‑Птица поняла, что хорошие отношения с мастером участка Морозовой ей не грозят ни в коем случае. И, отлично заметив этот мимолетный взгляд, позади испуганно вздохнул кто‑то из девчонок. И уж, конечно, заметил мимолетный обмен взглядами кругленький, улыбчивый Саблер, от которого какие‑то отношения между людьми скрыть было попросту невозможно. Куда позже, когда она уже училась у него, одновременно выполняя операции, какие попроще, и обратила на себя его благосклонное внимание, он даже попробовал с ней объясниться. Наверное, — и в связи с Кариной, но и не только.

— Настенька, деточка моя, — проговорил он, помявшись некоторое время, — зря вы сюда устроились, ей‑богу…

— Яков Израилевич, за что такая немилость? Глупей других? Не стараюсь? Понебрежничала когда?

— Да нет, золотко, вы умненькая и старательная девочка. Даже слишком умненькая, на мой взгляд, и когда вы делаете что‑то, в этом нет ни азарта, ни особой старательности новичка, — знаете? Так и кажется, что вам доводилось делать вещи и посложнее.

— Я никогда не работала ни закладчицей, ни оператором кристаллизаторной установки. И ничего похожего не делала тоже. Это правда.

— Да не об этом же речь, Эстеркен! Я говорю за другую жизнь, для которой ты родилась, я же вижу. Шла бы ты… ну, разве же я знаю, — в артистки, что ли? Уж с твоей‑то роскошной внешностью. А здесь сплошь те, кому больше некуда деваться. Босяки, которых никто не пускает в приличное общество, — не то приличное общество, которое раньше, а то, которое теперь считается приличным. Нам же этот завод вместо лагеря, по недоразумению, и только до тех пор, пока мы здесь живем как в лагере, и не видим белого света, кроме работы. За границей, у буржуев, есть роскошное слово «резервация», там в Америке держат индейцев, но это‑таки проходит и для всех других, которые не совсем прокаженные, но все‑таки.

— Тогда я здесь именно что на своем месте, дядя Яша. До сих пор не могу понять, почему меня не сослали.

— Что, таки и твоих?

— Угу. Обоих родителей. И не знаю, где они и что с ними. Одно хорошо, — я у них одна была. Так что у меня одна дорога, на производство.

Хороший старик. Умный. И в том, что ей говорил кое‑какие небезопасные слова, не сделал глупости. Правильно оценил, что уж она‑то их никому передавать не будет. В обоих случаях, хотя и по разной причине. Но пока что ее спрашивали о Карине.

— Она абсолютно предана младшему технологу опытно‑поточного производства Беровичу. Пойдет за него не то что на смерть, но даже на любые пытки.

— Кажется, мы дошли до самого интэресного, а?

— Судить вам, товарищ Сталин. Это человек, который практически постоянно что‑то делает своими собственными руками. Меряет, налаживает, регулирует, собирает. Подчиняется и директору, и главному технологу, и главному конструктору. Конструктор, кстати, отыскал его, добился перевода на этот завод, и, более‑менее, покровительствует ему. Берович без оговорок выполняет любую работу по ремонту и наладке оборудования. Если поблизости кто‑нибудь из «стареньких», они хоть останавливают, направляют кого положено, а то так бы и бегал на любую ерунду. Почти никогда ничего не требует, старается обойтись тем, что есть. И по большей части обходится.

— И чего тут, — Сталин слегка нахмурился, в голосе его впервые промелькнули нотки нетерпения, — необычного? Я жду, товарищ Стрелецкая.