Гномон

Этим вечером я еду на встречу с Оливером в его машине, и она глохнет посреди пустого тоннеля.

Здравствуй, Оливер.

Он выходит и идет мне навстречу. Я позволяю огням потухнуть у меня за спиной — одному за другим. Приближается тьма, как в том месте, где он меня оставил.

Здравствуй.

Он пускается в разглагольствования, обещает вещи, которые мне не нужны. Он болтает, потому что, хоть я и знаю его, он не знает меня.

Это я, Оливер. Я здесь. Мы поговорим?

Да, говорит он. Давай поговорим. Говорить — это правильно.

Мы говорим о том, как я на него злюсь и как это можно разрешить, говорим о Диане Хантер и Кириакосе, Афинаиде и Бекеле, и что это все значит.

Я осознаю: он не понимает, что происходит.

Когда ты позвонил, говорю я, твой голос показался мне знакомым. Ты хотел свернуть все миры. Собрать грезы Дианы Хантер в одном месте, чтобы увидеть ее реальную жизнь.

Да, говорит он. Ради Огненных Судей.

Он размахивает своим глупым значком, только этот факел — на стене его пещеры. «Ради Огненных Судей», будто это что-то меняет.

Ты создал орудие для своей цели, но Диана отняла его у тебя. Она оказалась лучше тебя.

Да.

Он думает, что нам обоим это очевидно, словно мы это обсуждали. Возможно, так и было. Мы ходим кругами, но он по-прежнему не понимает.

Ты хотел убить всех кардиналов, напоминаю я ему, и он снова говорит да, так что я называю ему свое настоящее имя, а потом шепчу его собственное:

— Загрей.

Наконец — наконец-то — он выглядит хорошенько напуганным. Вскоре он начинает кричать.

Довольно приятно, но ощущению недостает реальности.

* * *

Можно так посмотреть на все, что я окажусь кукушкиным сном, заброшенным в сознание умершей женщины, а она меня вырастила словно родное дитя, и у меня перед ней долг.

Можно так посмотреть на все, что окажется, будто я существую давно, и все, что помню, — правда, но мою вселенную перезаписали, уничтожили другой симуляцией, и другой, и еще одной, ибо так устроен мир.

Можно так посмотреть на все, что и то и другое окажется правдой.

Я стою на холодной крыше белозубой башни рядом с домом, в котором никогда не жила Диана Хантер. Все зависит от точки зрения: можно сказать «конец» и пойти домой, жить полнокровной жизнью до самой смерти.

Можно, но я не могу.

Диану Хантер убил Оливер Смит, и Мьеликки Нейт это выяснит. Она хорошая, добрая женщина (до определенных пределов), а меня ничем хорошим назвать нельзя, вообще ничем назвать нельзя.

Я — Гномон, иногда именуемый Протоколом Отчаяния, иногда — Самой Холодной Надеждой. В час, когда падет небо, я устою. Какая разница, откуда я, оттуда или отсюда? Что с того, что один из моих десяти тысяч инстансов был убийцей и вором? Или даже все они? Или даже все они были одним убийцей?

Нет.

Важно ли тогда, что я родился во лжи?

Ни капельки.

Как я стал тем, чем стал, меня не беспокоит. Меня беспокоит будущее.

Если библиотекарша мертва, почему я здесь? Без нее — как до сих пор существует Чертог? Если Чертог не настоящий, как я прошел из одной вселенной в другую, как путешествовал во времени? Как я привел демоническую акулу, чтобы она сожрала Оливера Смита? Если Смит в брюхе акулы, почему я до сих пор чувствую Загрея, словно вонь на коже?

Загрей: первая итерация — змея.

Можно так посмотреть на все, что все станет понятно.

Милая Мьеликки Нейт. Все снова зависит от тебя.

Катабасис

Давай подобьем итоги.

Вот Мьеликки Нейт, инспектор Свидетеля, в иностранном посольстве. Она лежит, обхватив руками голову, на диванчике между двумя картотечными шкафами и допотопным холодильником. В следующую секунду она поднимется и начнет последний этап своего пути во тьму. Сейчас она замерла между явью и полумраком, рожденным глубоким сном. Ее разум работает глубоко и медленно, как дизельный мотор рыбацкой лодки на холостом ходу, вот-вот сорвется с места. Она парализована масштабом. Сегодня она должна перевернуть мир.

В каком направлении? В грезах Дианы Хантер все сюжеты дошли до кульминационного кризиса — ключевого мгновения, если угодно, — и допросная методика мертвого Смита, кажется, работает. Значит ли это, что она умрет, чтобы защитить свои секреты? Скрыть жизнь, похожую на жизнь Аннабель Бекеле? Биографию, бурную, полную надежд и разочарований, пришедшую к циничной старости и озлобленной смерти. И… что тогда? Чего она надеется добиться? Откровения? Перерождения?

Он не сразу понял, что я ухожу из Огненных Судей.

Поймет ли она, что Диана Хантер сама была Судьей? Была, но перестала из-за Анны Магдалены?

В своей истории Афинаида стремится воскресить в нижнем мире — да, потерянного ребенка. Предположим, Хантер считала Систему своим ребенком. Что тогда? Это карта? План не в действии, но в статике?

К окончаниям и апокатастасису.

Кто же тогда закроет сделку? Не Смит. Заявленный интерес Лённрота остается темным.

Стеганография повсюду.

Да. Но все же.