Гномон

— В этой среде больше нет приватности, нет частной жизни. Любое действие видит Система, она может в любой момент к тебе обратиться и потребовать отчета. Посреди идеального мира, где власть и вправду принадлежит народу, а правительства как такового почти нет, возникнет тонкий налет ужаса — допросные машины, получившие одобрение большинства; алгоритмы, которые видят все, что ты делаешь, и хотят знать, почему ты это сделал, анализируют твои действия с точки зрения страховых рисков и самого тебя рассматривают как элемент поведенческой экономики. Система присваивает твоей жизни числа и вероятности, знает, что ты сделаешь, что можешь сделать, даже то, что ты сделаешь «только в крайнем случае», прежде чем ты об этом задумаешься. Предположим, у тебя есть латентная склонность к бунту, вызванная несчастным детством. Однажды ты делаешь что-то, в чем можно усмотреть едва ли намек на бунт, — и в тот же миг тебя забирают и исправляют, прежде чем ты созреешь для настоящего нарушения. А в центре этого лабиринта — чудовище.

— Какое чудовище? — спросил я.

Она ухмыльнулась, и я понял, что этого вопроса она от меня и ждала. Это был крючок, проглотив который я буду играть до тех пор, пока все не выясню. От вопроса она отмахнулась, мол, потом, и посмотрела на часы.

— Давай я тебе кое-что быстренько покажу. Это не наша, а одна из больших игр, которые уже вышли на рынок.

Она повернулась к одному из огромных экранов — белых, геометрически-правильных — и щелкнула по нему, начала с ним возиться. Потом усадила меня в кресло, так что экран — чистый, как лед на поверхности озера, — заполнил все поле зрения: я увидел крошечного гомункула, стоявшего на широкой красной равнине. Похоже на Аризону или (хоть я там никогда не был) на австралийский буш. Вокруг него бурлила толпа сказочных созданий, но Энни быстро вывела человечка из толчеи, повела вверх по склону холма, так что вскоре он оказался один на вершине и стоял, глядя на запад. Она усадила его на землю, а сама подвинула свое кресло ко мне, и мы вместе смотрели на закат в этом странном месте под названием Пустоши. Небо глубокое и сочное, вдали синеют горы, на юге раскинулся пышный оазис. Мимо пролетели птицы, а потом летучие мыши; солнце скрылось, уступив место ночи, а когда чуть позже взошла луна и начался дождь, я осознал, что мы молча смотрим уже около получаса. Колсон принес свежий чай, и Энни выключила машину.

— Красиво, — сказал я. Раньше мне и в голову не приходило, что компьютерные игры могут быть красивыми, точнее, что кому-то есть дело до их красоты. Я помялся и добавил: — Ты мне… расскажешь больше о своей игре?

— Проект «Гномон», — вклинился Колсон.

— Он всему хочет присвоить тайное наименование, — закатила глаза Энни. — На случай, если кто-то похитит наши планы и — даже не знаю — украдет название, а остальное бросит? Пиратский ребрендинг?

— Систему безопасности нужно выстраивать с первой минуты, — без тени смущения парировал Колсон. — Когда поймешь, что этим следовало заняться, будет уже поздно. Плюс: мне нравится это название, оно ни на что не похоже и обращает на себя внимание.

— «При свидетеле», — твердо сказала Энни. — Наш проект называется «При свидетеле». У него огромная поддержка. Инвесторы в восторге. Движок будет потрясающий. Но у меня есть проблема, — добавила она и бросила на меня взгляд. — Игра должна выглядеть совершенно непохожей ни на одну прежнюю. Нечто, чего еще никто никогда не видел. Мне нужен настоящий талант, который бы взялся за дизайн. Человек с неожиданным взглядом, которому я могу доверять, и при этом настоящий художник. В идеале — художник с именем, чтобы стоило объявить о нем, и сразу начались обсуждения, пересуды. Это облегчит мне работу.

Боже, подумал я, вот это задача. Нужно быть идиотом, чтобы за такое взяться, и гением, чтобы справиться. Но какой вызов. Какое веселье!