Гномон

Представь, что изящно совершенная машина вскрывает тебе череп и распутывает бесценные сплетения твоего мозга на нити, чтобы их можно было очистить, промыть и вылечить, а затем снова собрать в ту же самую структуру. Представь микроскопические пальцы, добрые и прохладные, которые касаются твоей мяготи, поддерживают каждое звено в цепи сознания, ласкают расстроенные нервы, так что даже это жуткое касание превращается в удовольствие, самое интимное и нежное из вторжений, будто рука возлюбленного накладывает бальзам на гнойную рану. Представь, как знаешь с математической достоверностью, что всякая частица твоего «я» сохранена и лежит наготове, чтобы в этой чудовищной операции данные не потерялись, даже кровь из порезов на черепе не пропала, ни одна клеточка кожи не исчезла. Представь, что починка, сварка, плетение безупречны, и ты можешь расслабиться, провалиться в заботливую темноту, зная, что, когда закончится этот день и странное, беспардонное ощущение присутствия, которого ты не видишь, но тем не менее чувствуешь безымянным чувством, какой-то гранью проприоцепции или сущностного ощущения целостности тела, – когда все это закончится, ты останешься собой и даже более чем. Ты вознесешься, вытечешь наружу, омоешься, и все части будут работать лучше, чем прежде. Ты будешь быстрее играть на фортепьяно, чаще смеяться, думать яснее и любить крепче.

Правда ведь – чудесное, позитивное, жизнеутверждающее преображение?

Удержи эту мысль, недвусмысленное чувство благотворного совершенства.

А теперь пойми с тем же рвением, с той же ясностью уязвимого продолжения себя на столе, точно бабочка, высвобожденная из костяного кокона, что хирургическая машина сломана, все окна и двери операционного театра открыты настежь, а за ними – серое грязное небо, резкие порывы ветра несут внутрь песок и птичий помет, мельчайшую пыль из грязных двигателей, вирусы и бактерии, грибки и паразиты, омерзительные обломки растений и гравий валятся в комнату как дробь. А теперь, когда паучьи лапы машины разглаживают и теребят заикающуюся сущность твоего тела, все запчасти и медицинские инструменты улетают в воронку воющих ветров, но влетают голодные чайки и вползают плотоядные муравьи. Чистые, блестящие части тебя покрываются грязью, их клюют, в них откладывают яйца, чтобы вырастить слепых личинок или просто сожрать на месте, – но ты живешь. Ты живешь и продолжаешь думать и знать, что происходит. Чувствуешь, как сложный узор твоего «я» растворяется, будто ты – гусеница в коконе. Тебе соврали в детстве: личинка не становится ангелом. Она тает и умирает, и из этого зловонного бульона рождается новое животное. Метаморфоз – не переселение душ, а переработка мяса.

На операционном столе ты исчезаешь. Этого человека больше нет – все цвета и краски, богатство истории и жизни, все привычки, познания и планы.

Их.

Больше.

Нет.

Я чувствую подтверждение в уменьшившейся тревожности Загрея, отзвуке его удвоения в моей голове. Я падаю.

Я думаю, что можно было это предвидеть. Почему я не задал больше вопросов? Может, инфекция Загрея – незаметная микробная опрометчивость? Coccidioides immitis [37] наверняка или что-то вроде: головные боли, белые слезы и ошибки суждения. Прямо влияет, конечно, лишь на этот инстанс, но поток симпатических гормональных выбросов доведет дело до конца во всех остальных телах. Очень умно. Очень в духе Z. Спасибо, Z. Иди в жопу, Z.

Я могу тут умереть. Мои мысли путаются, и я забываю мелочи от боли.

О фа ла! Сейчас я, наверное, потеряю сознание. И что тогда делать?

Я уже пытался тебе сказать: я не такой, как ты. То, что есть я, не работает так, как работаешь ты.

Что с того, что я не могу вспомнить вчера? Что теряю память своих прежних личностей? Что с того? Думаешь, за все время своей жизни я никогда о таком не думал? Кто я? Заблудшая овечка? Театральный злодей или персонаж комикса, вечно пораженный детскими трехцветными схемами гроссмейстеров, чьи замыслы были бы очевидны любому сколько-нибудь внимательному читателю?

Что я буду делать?

Я – Гномон, иногда именуемый Разящим Ангелом, изредка – Последним Бастионом. Я буду жить вечно в черепе следующей вселенной, а потом еще одной, и еще, пока вокруг меня не накопится вселенных без счета, и, может быть, рано или поздно я придумаю более простой способ решить эту проблему, либо в конечном итоге следующая вселенная просто увидит, как я стою в облачении из шкур и костей прежних, поймет намек и пойдет в жопу.

И что ты будешь делать?

Голос с поцарапанной пластинки