Гномон

Смит оглядывается через плечо, затем происходит неизбежное. Как только он отвернулся, пять осветительных секций впереди гаснут одна за другой. Будто темнота прыгнула. И Смит вваливается в нее. Нейт видит часть сцены по данным пассивных инфракрасных датчиков: Смит больно падает лицом вперед, что-то хрустнуло в его колене. Он все равно поднимается на ноги и кричит: «Прости, я не хотел!» К сожалению, нет контекста, и он не считает нужным объяснить, за что именно просит прощения и у кого. Она вроде слышит шаги, а может, вода капает из трубы или что-то другое. Потом запись заканчивается.

– Энергосбережение, – поясняет Свидетель. – Аномалия. Дальше идет реконструкция события.

Нейт не думает о том, что будет в реконструкции, а когда видит, уже слишком поздно. На чересчур совершенной картинке, созданной Системой, чтобы заполнить пробел в данных, Смит снова стоит на коленях на асфальте. Он ничего не видит, не видит и зависшего над ним чудовища. Когда он просит прощения, оно ныряет в абсолютную подземную тьму, а потом нападает сзади, рассекая его торс пополам, белые зубы легко разрезают кости. Куски летят в разные стороны, кувыркаются и поливают дорогу яркими извержениями. Акула сплевывает, трясет головой, что-то блестящее падает из ее пасти в желоб у края дорожного полотна: идиотский брелок для часов.

– Конец, – сообщает Свидетель и добавляет снова, видимо, на случай, если Нейт прослушала: – Аномалия.

Но она ничего аномального уже не видит.

Нейт выпускает из легких воздух (она задержала дыхание) и отворачивается от тела, чтобы подумать. Глядя на него, она слишком ясно чувствует приторный запах, смесь транспортной пыли и грязи с мельчайшей взвесью крови, которую вдыхает. Чувствительные клетки в носу передают ощущение того, что является, по сути, свидетельством алой смерти Оливера Смита.

* * *

Нейт идет по асфальту между синими пластиковыми робами криминалистов, лужами крови и кучками плоти, пока не оказывается на месте. Затем она опускается коленями в дорожную грязь, протягивает левую руку в перчатке, касается решетки стока. И чуть не отдергивает руку, представив, что ладонь будет дрожать в черной воде, как блесна. А потом ее пальцы касаются цепочки. Легким движением Нейт тянет на себя. И достает на свет…

Брелок от часов Оливера Смита.

На нем, под грязью, гравировка: горящий факел в пучке прутьев.

– Фламбо, – немедленно подсказывает Свидетель. – И фасции. Последний символ присвоили фашисты Муссолини, но изначально он являлся знаком римских магистратов. Обычно в пучке изображается секира. В данном случае фламбо указывает на более современный символизм или логотип, а не античный источник, хотя в некоторых вариантах мифа о Прометее он сговаривается со змеем украсть священный огонь, а потом змея в наказание скармливают титанам. Также изображение можно интерпретировать как простой ребус…

– Знаю, – перебивает машину Нейт. – Огненные судьи.

Она хмурится, глядя на брелок, затем поднимает глаза на толпу зевак, с возмутительной уверенностью в том, кого увидит. Она готовится, огонь охоты кипит в ее жилах.

Вот оно: бледное, земноводное лицо Лённрота, воротник пальто поднят от холодного вечернего ветра. Она замечает лишь тень ухмылки, потом он скрывается за белым фургоном с толстой решеткой поверх лобового стекла. Во времена ее матери их называли «носорогами», потому что они могут проехать где угодно. Инспектор выкрикивает что-то невнятное, указывает пальцем, туда устремляются полицейские, которые даже не знают, что ищут. Нейт называет имя и знает, что Свидетель выдает им полную информацию, видит, как они окружают участок. Инспектор выскакивает за собственную оградительную линию, толпа расступается слишком медленно. Нейт снова видит Лённрота у двери в служебный тоннель и кричит: «Там!» И понимает, что четверо полицейских следуют за ней, другие запрашивают поддержку наверху, понимает: если сейчас они упустят Лённрота, будет слишком поздно.

Она с лету врезается в закрывающуюся дверь, ударяется головой, протискивается внутрь и гонится за ним по бетонным ступеням. Ее ботинки выбивают дробь на металлических листах.

– Здесь четыреста восемь ступеней, – сообщает Свидетель. – Это одна из самых глубоких точек в тоннеле.

* * *