Гномон

На самом деле нужно было бежать – как придется, но я честно верил, и друзья меня убеждали, что все устаканится. Не такая это революция, говорили они, не как у русских, когда царя со всей семьей поставили к стенке. Совсем другая: один способ производства сменяет другой в полном соответствии с прогрессивной теорией исторического материализма. Оставайся дома, займись чем-то, пиши картины, постепенно страсти улягутся и станешь национальным достоянием, примером человека, который волевым усилием сбросил ярмо царского гнета. В моих картинах ведь можно заметить что-то от соцреализма. Чуть подкрасить, и из меня выйдет герой или хотя бы сочувствующий. Нужно только подождать и не смотреть, что происходит за окном; не слушать крики людей, которых дубинками забивают на улицах, не слышать хруст костей; не замечать воплей женщин, которых волокут отвечать за воображаемые преступления мужей; не думать о шорохе шагов детей, которые вышли на улицы в поисках пропавших родителей.

Эта революция не была худшей в мировой истории. Думаю, она не была и более гнусной, чем американская или английская в свое время. У каждого народа есть свои горести и свой стыд, свое безумие. Это было наше. Каков бы ни оказался корень насилия – то ли несовершенная экономическая система, timor mortis [45] или первородный грех, – плод его созрел той осенью в Аддис-Абебе.

Разумеется, мои друзья ошибались: в проклятой книге аудиенций, переплетенной в той же мастерской, что и членский журнал кичливого лондонского клуба «Атенеум», слишком часто мелькал некий Берихун Бекеле. Мимо не пройти. Меня вознесли на самый верх: идеального предателя, идеального декадента, порождение уродливого общества, идеального лизоблюда и прислужника дворцовых аристократов и эксплуататоров из Техаса и Бирмингема. Чем я лучше итальянского фашиста? Чем лучше коллаборанта? Это я кованым сапогом наступил на горло простому народу. И за мной пришли – крепкие люди под предводительством низенького хирурга с мрачным лицом и руками, похожими на мои. У него на щеке темнело родимое пятно, похожее на горящий факел.

Я бы мог написать для них эту сцену, и написать красиво. Интересно, если бы я предложил это, может, смог бы найти иной выход и выжить, кистью художника заслужить место у ног новой власти. Но я этого не сделал. А безмолвно пошел в машину, которая ранее принадлежала дворцовому парку, только крышу срезали, а к кузову приварили металлические прутья, так что она превратилась в передвижные колодки. Я думал, меня повезут на суд или просто выдворят из страны – по их разговорам выходило, что меня лишат гражданства, и данная перспектива напугала меня больше, чем я ожидал. Когда уходишь, зная, что вернешься, – это поездка. Когда уходишь и слышишь, как ключ поворачивается в замке, – это изгнание, острый нож для души. Но изгнания я, как выяснилось, не заслужил.

Поэтому меня отвезли в Алем-Бекань по улице, где бесновалась толпа.

* * *

В Лондоне, много лет спустя, тоже ярились георгианцы, но все было не так, и я позволил этому различию убаюкать себя, убедить, что мы в безопасности.

Это не значит, что мы не приняли определенные меры предосторожности. Все мои электронные контакты проходили теперь через Хребет, который ко мне уже привык и умел опознавать то, что Энни называла «этическим коннектомом»: облик моего сознания с точки зрения внешнего наблюдателя. Еще я попросил Тома Хейза, начальника службы безопасности в моей компании (то есть в компании Майкла), прийти и дать нам рекомендации по личной безопасности. Том предложил снабдить всех телохранителями в краткосрочной перспективе, но Энни об этом и слышать не хотела, и я в целом с ней согласился. Он этого ждал, наверное, и принялся настаивать, что тогда нужна группа сопровождения и быстрого реагирования, которая бы вела ненавязчивое наблюдение с разумного расстояния. От этого Энни тоже отказалась, а я не сказал ничего определенного, но, если мне повезло больше, чем я того заслуживаю, Майкл это все равно сделал – от имени компании.

Мы продолжали работать. Энни и Колсон проводили встречи для съемок фильма по игре, и шумиха пока не вредила процессу. Требовалось обдумать первый пакет дополнений (новые персонажи, новые локации, новые убийства и сюжеты). В свободное время Колсон работал над моим приложением, в основном над его back end – частью, которая, судя по всему, получалась сложной, но, к счастью, ее можно было оперативно собрать из уже написанного кода.