«Гнуснейшие из гнусных». Записки адъютанта генерала Андерса

На этом этапе Кот снова начал помышлять о разделении функций премьера и Верховного Главнокомандующего, намечая себе пост премьера. Вместе с Андерсом они решили, что впредь Сикорский не должен совмещать оба поста, и стали добиваться разделения функций. Но при этом каждый из них шел своим путем и, конечно же, рассчитывал добиться выгоды для себя: если Кот желал занять пост премьера, а Сикорского оставить на посту Верховного Главнокомандующего, то Андерс стремился к тому, чтобы в случае разделения функций Сикорский сохранил за собой пост премьера, а обязанности Верховного Главнокомандующего передал ему.

Позже Андерс под влиянием англичан отказался от этого замысла и стал стремиться к полному устранению Сикорского из нашей политической жизни, а затем и к его физическому уничтожению. Но не будем опережать событий.

Кот отчетливо видел, что Андерсу присущи необузданная амбиция и властолюбие, что у него ограниченный ум и полное отсутствие политической подготовки. Поэтому он предполагал, что игра с Андерсом будет несложной. Он не учитывал, однако, что игру придется вести не с Андерсом, а с англичанами, в руках которых Андерс являлся лишь орудием.

Помню, как в день нашего приезда в Тегеран Гулльс сообщил Андерсу, что на следующее утро будет готов английский самолет для поездки в Каир.

А вечером мы сидели за ужином, в котором принимали участие Кот, Андерс, наш посол в Тегеране министр Бадер, Гулльс, я и еще несколько лиц. Во время ужина, проходившего на террасе, к нам подошел капитан Мареш, руководитель филиала 2-го отдела верховного командования в Тегеране, и подал Андерсу телеграмму с грифом «Вручить лично». Прочитав ее, генерал сначала сморщился, а потом усмехнулся, подал ее Коту, а затем мне. Это была телеграмма от Сикорского. В ней говорилось:

«Запрещаю вам, господин генерал, поездку для встречи с премьером Черчиллем и ведение с ним каких-либо принципиальных переговоров. Это подрывает мой авторитет и весьма отрицательно влияет на общее положение польских дел.

Верховный Главнокомандующий Сикорский».

После разговора с Котом по поводу телеграммы Андерс решил все же поехать. Кот не только не удержал Андерса от встречи, но, напротив, еще больше подстегнул его, сказав, что тот должен лететь и не может поступить иначе, так как отказ явился бы оскорблением для Черчилля. Не ограничившись уговорами, Кот пообещал даже свое заступничество, если Сикорский будет гневаться за несоблюдение субординации.

Андерс прекрасно понимал, что нарушает сугубо военный приказ, к тому же отданный ему в письменном виде. Но разве мало уже было таких приказов, которые он бросал в корзину? Заверение Кота в готовности взять все это дело на себя еще больше приободрило его, и он тем быстрее решился на поездку.

В связи с отъездом Андерс совершил еще одну служебную нелояльность, а может быть, и нечто большее, чем нелояльность: он показал телеграмму Сикорского Гулльсу, подчеркнув при этом, что хотя Сикорский запрещает ему встречу с Черчиллем, он все же решил ехать. Это было уже второе официальное выступление против Сикорского перед англичанами (первое — при обсуждении приказа, запрещавшего вывод Польской армии из Советского Союза), и в обоих случаях Андерс старался принизить Сикорского в глазах англичан и показать им свою преданность. При этом он давал ясно понять, что если в связи с этим он будет иметь какую-нибудь неприятность, то рассчитывает на помощь и заступничество Черчилля, ибо поступает так только ради него, только из огромного уважения, которое питает к премьеру Англии.

Гулльс усмехнулся и дружески похлопал Андерса по плечу, с довольно иронической улыбкой заверив его, что он может быть спокоен, ибо Черчилль наверняка не станет навлекать на него какие-либо неприятности. С этого времени Андерс фактически стал марионеткой в руках англичан. Теперь уже не он вел игру против Сикорского, а англичане. Впрочем, иначе и быть не могло, ведь мы, поляки, являлись предметом международных интриг, в чем Андерс совершенно не разбирался. Да и как он мог в чем-либо разбираться? В течение двух лет пребывания при Андерсе, ежедневно с ним общаясь, я никогда не видел, чтобы этот человек что-нибудь читал — хотя бы газету или журнал, не говоря уж о более серьезной литературе. Он решительно ни к чему не проявлял интереса, кроме, конечно, бриджа, женщин, охоты и иногда бегов. Что происходило на свете, какие высказывались взгляды, что говорилось о нас, какие были в отношении нас планы — это никогда не доходило до его сознания.

Разве могли иностранные деятели мечтать о лучшем кандидате на пост Верховного Главнокомандующего или даже «вождя» народа?