«Гнуснейшие из гнусных». Записки адъютанта генерала Андерса

Через два-три дня после нашей беседы Сикорский на совещании старших офицеров в Киркуке официально заявил, что в своей деятельности он намерен опираться на молодых офицеров и собирается двадцать-тридцать человек из них назначить на высокие должности в армии и на руководящие политические посты.

Такое решение явилось тяжелым ударом по санации и ее замыслам, а также по планам Кота и Андерса.

Некоторое время спустя Сикорский распорядился, чтобы командиры дивизий представили ему примерно по тридцать фамилий молодых офицеров, желающих посвятить себя политической деятельности. Кроме того, я лично должен был представить Сикорскому список примерно тридцати коллег, которые сразу же были им назначены на ответственные должности. Потом я этот вопрос обсуждал со многими товарищами. Некоторые из них (как, например, Збигнев Раценский) вскоре после моего разговора с Сикорским были им приняты. На аудиенции вновь затрагивались вопросы привлечения к работе и соответственного использования молодых.

В это время Андерс производил впечатление человека дезориентированного, не знавшего, что ему предпринять. Он хотел внушить всем окружающим, что пользуется поддержкой старших офицеров, но это ему решительно не удавалось, так как он не защищал тех, кто был снят приказом Сикорского. Помню, как во время разговора на эту тему я спросил, будет ли он защищать Раковского, и услышал в ответ:

— Это деревянный человек, сухарь, и для дальнейшей работы он не годится. Я его использовал должным образом лишь при организации штаба, а сейчас не жалею его и защищать не собираюсь.

Таково же было его отношение и к другим, в частности к Токаржевскому, которого Андерс не любил и был доволен, что Сикорский его отстранил. Должен одновременно сказать, что Токаржевский, даже будучи снят Сикорским со своей должности и переведен в резерв, держался с большим достоинством и солидностью, чем резко отличался от Андерса.

Желая на предстоящем совещании высшего состава заручиться определенной поддержкой генералов, Андерс попытался некоторых из них привлечь на свою сторону. Перед совещанием командиров соединений он обратился к Пашкевичу, чтобы тот под держал его, а Сикорского представил бы «политическим банкротом», который вскоре должен будет уйти в отставку, уступив место Верховного Главнокомандующего ему, Андерсу. В награду он пообещал Пашкевичу, что не забудет его. Не знаю точно, какие еще вопросы затрагивались, так как разговор происходил в соседней комнате. Хорошо помню только, как дверь вдруг распахнулась и до меня донесся возбужденный, слегка прерывающийся голос Пашкевича:

— Считайте, господин генерал, что мы никогда не пили с вами на брудершафт! Считайте, что я не являюсь крестным отцом вашего сына!

После этого дверь с треском распахнулась, и я увидел красное от сильного возбуждения лицо Пашкевича. Я проводил генерала до автомобиля, а через минуту вошел к Андерсу. Он сидел за столом и нервно курил папиросу. Весь его вид говорил о том, что возбуждение от только что состоявшегося разговора еще не улеглось. Красные пятна отчетливо выделялись на его обычно бледных щеках, а глаза бегали быстрее, чем всегда. Чувствовалось, что он был взбешен.

Едва я вошел, Андерс обратился ко мне со словами:

— Видишь, какой глупец! Продолжает поддерживать Сикорского.

Я молча слушал. Андерс продолжал:

— Я ему объяснял как мог, что Сикорский законченный банкрот, а он ни в какую.

В разгар этих речей вошел Висьневский, и я вернулся в свою комнату.

С этого момента Андерс уже не скрывал своего недовольства Пашкевичем, порочил его как только мог, старался придираться к нему на каждом шагу. В результате Пашкевич, уже после смерти Сикорского, отказался от командования танковой бригадой и уехал в Англию, стараясь устраниться от всего, что происходило на Ближнем Востоке.

Инспекционная поездка Сикорского прошла спокойно, как этого и следовало ожидать. Нигде никаких эксцессов не произошло. Войска, замечательно выглядевшие, встречали Верховного Главнокомандующего с энтузиазмом. Сикорский был этим весьма доволен. Он убедился воочию, что разговоры о «бунтах» были враньем, сознательно распространявшимся теми, кто больше всего был в этом заинтересован. Сикорский задумывался лишь над тем, для чего это делалось и почему англичане принимали в этом такое активное участие. После окончания инспекции он выехал на десять дней в отпуск в Ливан, куда вызвал министра Бадера из Тегерана, и первые слова, обращенные к нему, были:

— Что же этот Кот тут натворил?