«Гнуснейшие из гнусных». Записки адъютанта генерала Андерса

В конце сентября, раненный случайной пулей, он через ротмистра Кучинского дал знать о себе советским властям. Через несколько часов Андерса перевезли в Самбор, где он был принят Тюленевым, командующим одной из армий, а затем в соответствии с личной просьбой отправлен на лечение во Львов. Здесь его поместили в госпиталь на улице Курковой, весь персонал которого состоял из поляков. В госпитале к генералу относились очень хорошо, врачебная забота была исключительной. К тому же Андерс не имел никаких ограничений в отношении встреч с интересовавшими его людьми: родственники и знакомые генерала могли навещать его в любой день и час. И они широко пользовались этой возможностью. Несколько раз его посещали высшие советские офицеры. Они вели с ним переговоры и предлагали ему вступить в Советскую Армию.

После подписания июльского договора, открывшего для поляков широкие горизонты и возможности, Сикорский начал искать кандидата на пост командующего войсками, которые предстояло сформировать на территории СССР. Сначала он собирался назначить на эту должность генерала Станислава Галлера, но его нигде нельзя было найти, а время торопило. Тогда Сикорский вспомнил об Андерсе, который неоднократно заверял его в своей лояльности и горячем стремлении к сотрудничеству.

Помня об этом, Сикорский, по согласованию с правительством Советского Союза, 6 августа 1941 года назначил Андерса командующим польскими вооруженными силами в СССР и одновременно, для поднятия его авторитета, 10 августа 1941 года присвоил ему звание дивизионного генерала.

Однако Сикорского сразу же охватили некоторые сомнения, и в разговоре с послом Котом он высказал опасение, что Андерс окажется недостаточно лояльным, а кроме того, выразил неуверенность в его политических взглядах.

Между тем договор вступил в силу и стал приносить первые результаты. Сразу же после его подписания масса польских граждан, разбросанных по всей огромной территории СССР, почувствовала значительное облегчение.

С нетерпением ожидали мы подписания и начала реализации военного соглашения, верили, что оно откроет перед нами широкие перспективы и позволит наконец осуществить наши мечты и надежды.

Только через несколько дней после подписания военного соглашения я смог его прочитать и поговорить на эту тему с Андерсом. Соглашение вызывало немало недоумений и, к сожалению, не разрешало исчерпывающим образом ни одного вопроса. К нему следовало присовокупить еще ряд меньших соглашений или протоколов, поэтому оно сразу же нас разочаровало и внесло первый диссонанс в наше замечательное настроение. Богуш, к которому мы обратились за разъяснениями по поводу соглашения, признал, что оно действительно содержит много недостатков и недомолвок (а ведь он сам его готовил и затем подписал), но оправдывался тем, что не имел времени обстоятельно обсудить его с Сикорским, так как в период польско-советских переговоров находился в Шотландии, не интересовался этим и вообще не знал ни о каких переговорах. Лишь 30 июля 1941 года его вызвали телеграммой к Сикорскому в Лондон и там приказали немедленно отправиться в Москву в качестве главы военной миссии. Только тогда он, Богуш, узнал, что заключен какой-то договор, но что представлял собой новый документ, не имел никакого понятия. Этих вопросов с Сикорским он почти не обсуждал. Сикорский обратил особое внимание на летчиков и предложил ему лично следить за этим делом. Вот только это и запечатлелось в его, Богуша, памяти. Остальное предполагалось определить позже. Когда позже — оставалось тайной, поскольку он сразу же должен был вылететь. С послом Котом вопросов военного соглашения также не обсуждал, во-первых, потому, что считал их делами военными и посла не касающимися, а во-вторых, потому, что не переносил Кота и не находил нужным вообще вести с ним какие-либо разговоры. С Андерсом, который находился уже на месте и был облечен полномочиями командующего польскими вооруженными силами в СССР, Богуш также не счел уместным обстоятельно обсудить военное соглашение, как не нашел нужным привлечь Андерса к переговорам и к составлению самого документа, хотя следовало полагать, что это соглашение никого так не касается и никто другой в нем так не заинтересован, как именно командующий, которому на его основе предстояло действовать [45].

Вскоре я познакомился с нашим временным поверенным в делах доктором Реттингером, о котором молва широко разнесла, что он состоит в большой дружбе с англичанами, в частности с английским послом в Москве Криппсом, по личному предложению которого его и прислали в Москву. Я понял, что за многими нашими делами постоянно, как тень, стоит Англия.