«Гнуснейшие из гнусных». Записки адъютанта генерала Андерса

Я не видел препятствий, которые могли бы помешать моему выезду, так как знал, что ежедневно во Францию выезжало по тридцать-сорок человек. Следовательно, мог уехать и я. Однако минула неделя, а виз мы еще не получили. Мне трудно было понять эту игру. В интригах, процветавших в среде высшего офицерства, я еще не разбирался и первые уроки на сей счет получил только в Бухаресте. Как я узнал позже, трудности создавал руководимый полковником Венде 2-й отдел[24], который стремился не допустить, чтобы Сикорский мог установить связи с Польшей.

Потеряв всякое терпение, я пошел в посольство. Посла Рачинского не застал. Его замещал первый советник Понинский. К счастью, здесь оказался советник Щенсны-Залевский, которого я знал еще до войны — он приезжал в наш полк с докладами об экономике страны. Этими вопросами я также интересовался, и между нами не раз завязывались споры. Поэтому Залевекий сразу меня узнал и предложил свою помощь. В ответ на мои сетования он улыбнулся и сказал, что через два дня я буду иметь все нужные мне визы. Он объяснил, что в атташате люди упрямые, амбициозные, не любят, когда их обходят. Чаще стараются мешать, чем помогать, а кроме того, преследуют и свои закулисные корыстные интересы: высылают только старших офицеров, сотрудников 2-го отдела и прочих «высоких особ».

Через два дня я получил все необходимые проездные визы. Решил ехать на автомашине, так как мне заодно поручили перегнать во Францию отменный «кадиллак», на котором всегда ездил еще маршал Рыдз-Смиглы. В Париже автомобиль взял в свое распоряжение главнокомандующий генерал Сикорский и постоянно им пользовался.

Жизнь в Бухаресте была совершенно не такой, как в Черновицах, и уж совсем далекой от той, какую я оставил во Львове. В Бухаресте все развлекались, все безумствовали. Отели, рестораны, кафе были переполнены. Дансинги функционировали, как обычно, бридж процветал, как в лучшие времена. По вечерам разодетые дамы и не менее элегантные мужчины собирались в залах ресторанов, пили и веселились. Не было бара, где бы вечерами не отирались наши офицеры и чиновники. Не было танцплощадки, где бы наши пани — жены сановников, как гражданских, так и военных, не плясали, что называется, «до упаду». Все в бриллиантах, разряженные, надушенные, декольтированные чуть ли не до пояса, они млели в объятиях танцоров, главным образом, офицеров румынской армии. Обилие алкоголя и новое, неизвестное окружение стимулировали почти полную свободу поведения с любой точки зрения. Все вокруг плясало, веселилось и упивалось, как будто ничего не произошло, как будто эти люди приехали сюда всего-навсего отдыхать, веселиться, веселиться и только веселиться — до полного умопомрачения.

Интересы общего дела не были тут доминирующими, как в Черновицах. Здесь было полно клик и группировок. Каждый думал только о себе, другого считал врагом, которого надлежало уничтожить. Сплетни и клевета стали оружием, постоянно и широко применявшимся. Посольство существовало само по себе, консульство и военный атташат — тоже сами по себе. Всюду царило самоуправство, процветала протекция.

Однако картина была бы односторонней, если бы я чернил всех поголовно. Конечно же, встречались люди, готовые к самопожертвованию и полные энтузиазма, рвавшиеся в бой и потому жаждавшие любым путем пробраться во Францию, чтобы вновь встать в ряды борющихся, а не прозябать здесь в праздности. Но я должен подчеркнуть, что это были главным образом люди неизвестные, выходцы из так называемых низов, а не представителя знати, занимавшие высокие и почетные посты.

Получив документы на себя и на автомобиль, я пошел к военному атташе доложить о своем отъезде. Показал документы и попросил дать мне направление прямо в Париж, чтобы как можно скорее представить доклад главному командованию. На этот раз препятствий мне уже не чинили. Подполковник Закшевский вручил мне направление к начальнику штаба Верховного командования полковнику Кендзеру.

Попрощавшись со знакомыми, 19 ноября 1939 года вместе со Стефаном Богдановичем, а также каким-то господином, фамилию которого не помню, и двумя дамами — Геленой Новосельской и Яниной Бжеской — я сел в автомобиль. Дамы были представительницами именно той немногочисленной группы женщин, которые желали работать на общее благо и переносить ради этого все трудности и лишения. Обе были очень милые, симпатичные, полные энтузиазма женщины. С первого дня пребывания в Румынии, они, как и любой честный поляк, хотели выполнить свой долг до конца.

Итак, Бухарест остался позади. Автомобиль шел отлично, и мы быстро мчались навстречу почти полной неопределенности.

На следующий день пересекли румыно-югославскую границу. В живописнейших горах Югославии уже выпал снег, доставивший нам кое-какие хлопоты. Миновали Белград, Загреб, и под вечер 22 ноября нашему взору предстала незабываемая, полная очарования панорама Триеста: город, распростершийся в долине у самого подножия гор, буквально утопал в море огней.