Гобелен с пастушкой Катей. Книга 6. Двойной портрет

– Как хорошо, однако, что нам это не грозит! – заметила Катя, послала хозяйке воздушный поцелуй и отбыла сквозь решетку.

Она действительно находилась в полном очаровании, что вылилось в скандальные концерты по дороге к пострадавшему Грише Добросееву.

«Уж не мечтать о нежности, о славе!» – выпевалось у Кати из души дурным мужским голосом на старосоветский мотив.

«Все миновалось, молодость прошла!
Твое лицо в его простой оправе
Свой рукой убрал я со стола!»

И припев продлился совсем уж непристойно: «Эх! Своей рукой убрал я со стола!»

– «Милль пардон, бедняжка Ал. Ал.!» – обратилась Катя к поэту, допев. – «Это я от волнения, никого обижать не собираюсь, пардон еще разок!»

Тотчас перед нею возник дом, и открылась дверь подъезда, где проживал многострадальный Гриша Добросеев, а за внешней дверью оказалась другая, там была прибита табличка с домофонными цифрами.

№ 4. Вновь от первого лица той же Кати Малышевой

Слава великому Богу, у самого дома страдальца Гриши Добросклонова, нет, на самом деле Добросеева, романс со слезой и маршем меня покинул, сжалившись над носительницей зловредного музыкального вируса.

Итак, теперь следовала нажать на табличке нужную комбинацию цифири и затем быть впущенной в храм скорби. Ан нет, сразу не вышло. В табличке, составленной адвокатом Любочкой, отнюдь не значился номер входного кода, имелся лишь номер добросеевской квартиры.

В невнятном освещении уличной лампы номер прочитался, и я почти решила его использовать в качестве кода, во всяком случае, следовало попробовать, но меня предупредили, тем самым сэкономив время, а так же умственные усилия. Дверь с домофонной табличкой стала медленно отворяться сама по себе и, открывшись, явила девушку в спецовке и с ведром. Появление девицы с ведром сопровождал специфический аромат, он подсказал род занятий, определивших девушкин наряд.

В надобном подъезде вовсю шел ремонт, ему посвящались ведро и косынка, повязанная по самые глаза, привет всем горячий. В особенности чувству обоняния.

– Не закрывайте, пожалуйста, – попросила я, не особо приближаясь, побелка и краска отстирываются с трудом, а я была при параде.

– Здесь не закрыто, пока мы работаем, – сообщила девушка-маляр. – Только в подъезде ходите осторожно, лучше бочком, а то…

– Спасибо, я постараюсь, – заверила я.

Затем пропустила заботливую девушку и вдвинулась боком в пострадавший подъезд. Конечно, именно таких впечатлений мне не хватало тем вечером для полноты счастья! Мало того, что стены оказались сплошь ободранными и заляпанными, до них мне дела не было, но вот перила ярко пестрели побелкой, а под ногами елозили листы скользкой упаковочной бумаги, получался почти что бег в мешках. И взяться было не за что, скользи себе по лестнице или прижимайся к перилам – все едино, выйдешь отсюда в белых пятнах, как жираф!

Было до слёз обидно пачкаться зря, но путей достойного отступления не предвиделось, поэтому я с трудами добралась до лифтовой двери и нажала кнопку. Через пару секунд пришлось убедиться, что совершенно напрасно, кнопка не возгорелась, и шумов в шахте не прибавилось. Я попробовала произвести действие вновь и убедилась, что предстояло восхождение с препятствиями на неведомый этаж. При этом следовало считывать номера квартир, чтобы не пропустить указанную.

Никому, конечно, не интересно знать, как я карабкалась по грязным и укутанным ступеням, как в отчаянии хваталась за перемазанные перила и старалась не падать на пятна зеленой краски. Это были сущие мелочи по сравнению с тем, с чем пришлось столкнуться на нужном этаже.

Там, перед открытой дверью шахты – лифт потому никуда и не двигался – громоздилось произведение столярного искусства в два этажа. Эдакая платформа-стремянка, на ней чего только не было, включая брезентовую робу, ведро с краской и кучу разных тряпок непонятного назначения, ну, да пес с ними! Деревянный монстр, кроме всего прочего перегораживал площадку, стоял монументом, проходи, как знаешь! Лично я не знала, и проходить совершенно не хотела, было до слёз жаль новенького сиреневого пиджака.

Да уж, забрался страдалец Добросеев в какую-то дыру и входы напрочь замуровал. Это вам не «гремя огнем, сверкая блеском стали», это «там где пехота не пройдет, где бронепоезд не промчится»… Угрюмый танк мог бы проползти, и я стала брать с него пример, только смею заверить, что гораздо угрюмее. Ко всему прочему, прокладывая путь при помощи намокшего зонта, ему не так страшно, он запасной и старенький. А когда я преодолела деревянное препятствие, почти в незапятнанном виде, и уже намеревалась праздновать мелкую победу духа, вот тут позорное происшествие и приключилось. Сколько буду жить, столько и будет стыдно… (Потом, правда, многое наслоилось.)