Гобелен

Они быстро зашагали к церкви. Когда Мадлен и Николас пересекали жутковато освещенный церковный дворик, по камням застучали первые капли дождя. Мадлен успела заметить, как поднявшийся ветер раскачивает ветви двух тисовых деревьев. Таким образом, в церковном дворе она насчитала три священных дерева, включая древний тис, окруженный оградой, на который Николас обратил ее внимание во время их первого посещения церкви.

В маленькой церкви было пусто и тихо. Как только они вошли и за ними закрылась тяжелая дубовая дверь, шум ветра и дождя стих.

Они медленно обошли неф, не торопясь перейти в соседнее помещение.

Мадлен посмотрела на потемневшую от времени бронзовую табличку, где перечислялись имена священников, служивших в церкви за последние пятьсот лет. Вдоль стен стояли деревянные кресты со следами дождевых потеков. Дубовые скамьи стали хрупкими от возраста, а красные бархатные подушечки выглядели сильно вытертыми от соприкосновения с бесчисленными коленями молящихся.

Несколько каменных ступеней вели вниз, к фрескам. Ступени также были отполированы за тысячелетие, которое прошло со дня постройки церкви. Интересно, подумала Мадлен, сколько ног должно было пройти по лестнице, чтобы в ступенях остались такие глубокие вмятины.

В противоположных концах коридора были узкие готические окна, но из-за сгустившихся туч в нем царил полумрак. Искусственному свету не дозволялось касаться древних красок.

Они замерли напротив фресок, опираясь спинами о противоположную каменную стену. Даже в тусклом свете, сочившемся из узких окон, на крыльях ангела сияла позолота. Мадлен ощущала жар от обнаженной руки Николаса, так близко друг к другу они стояли. Она не осмеливалась пошевелиться — вдруг она к нему прикоснется, или он отодвинется в сторону. Чувствует ли он с такой же остротой ее близость? Молчание между ними больше не казалось ей естественным — в нем появилось напряжение. Неужели он этого не чувствует?

Первым пошевелился Николас. Он пошел вдоль узкого каменного коридора, глядя на фрески так, словно встретился со старыми друзьями.

Мадлен привалилась к стене, надеясь, что он не заметил ее временного паралича.

А потом к ней вернулись воспоминания о прошлом посещении Йартона — казалось, ее окутало призрачное облако. Она вдруг ощутила присутствие Лидии, с благоговением глядящей на великолепные картины.

Тогда они с Лидией говорили о происхождении фресок — представляли себе средневековых художников, окруженных горящими свечами, их кисти и тщательно приготовленные краски.

Мадлен почувствовала отчаянное желание увидеть Лидию, поговорить с ней о дневнике. Много ли знала ее мать? Скорее всего, почти ничего. Лидия прислала ей листок для перевода, еще не понимая, что и он, и вся книга рассказывают историю, которой более девятисот лет.

Николас вернулся к ней, и Мадлен заговорила, уже не колеблясь.

— Я хочу тебе рассказать кое о чем.

— Хорошо.

Он прислонился к стене рядом с ней, но теперь их разделяло небольшое расстояние.

И она поведала ему о дневнике, начиная с того момента, как сестры Бродер передали его ей, а также обо всем, что ей было известно о ковчеге. Это заняло некоторое время, но Николас ее ни разу не прервал.

Когда Мадлен закончила, он довольно долго ничего не говорил, а лишь качал головой, словно не мог прийти в себя от потрясения.

Мадлен и сама не знала, какой реакции ожидала, но чем дольше он молчал, тем тревожнее становилось у нее на душе. Она ощущала, что Николас не просто потрясен самим фактом существования дневника — он с трудом скрывает обиду. Мадлен почувствовала острое раскаяние, поняв, что ей не следовало держать это в тайне от Николаса. Она пыталась найти слова, которые не прозвучали бы банально.

— Я… хотела рассказать тебе раньше, но…

Она замолчала.

Николас пожал плечами.

— Все в порядке. Дело не в том… я знал, что ты темная лошадка — это часть интриги, которая в тебе заключена. Просто я не знаю, что сказать. Я немного ошеломлен. Это огромно, ты же понимаешь…

Мадлен кивнула.

— Да, я знаю.

Казалось, Николас тщательно подбирает слова — он все еще не осознал до конца поразительные вещи, которые ему рассказала Мадлен. И он смотрел на нее с благоговением.

— Ты удивительный человек, Мадлен. В последнее время ты столько перенесла, тем не менее ты продолжала преподавать и одновременно переводила древнюю латынь… я впечатлен. Господи, наверное, ты ужасно устала. Невероятно.

Николас потряс головой, а потом улыбнулся, но Мадлен показалось, что из его улыбки исчезла непринужденность.

— И где же этот дневник девятисотлетней давности — могу я на него взглянуть?

Он был возбужден и чувствовал некоторую неловкость, не совсем понимая, как ему себя вести.

Мадлен колебалась, и он это заметил.

— Я понимаю твои чувства… — Он слегка нахмурился и отвернулся, и сердце Мадлен сжалось.

Ее рассказ ранил Николаса — она слышала это в его голосе, видела в появившихся на лице морщинах. Сейчас Николас выглядел так, как во время их первой встречи, — отстраненным и погруженным в собственные мысли.