Гобелены Фьонавара

Они скакали так более часа, призраки ночных просторов, и наконец впереди показалась темная громада Пендаранского леса. И Айвор снова взмолился: «Все, что угодно, только пусть он не заходит туда! Пусть это будет не там — ведь я так люблю его!»

«Да какое значение имеет сейчас твоя любовь?» — думал он, пытаясь подавить тот нутряной страх, который всегда пробуждал в нем лес.

Но, похоже, и его любовь все-таки имела значение: Табор остановил коня в полусотне шагов от опушки и безмолвно застыл в седле, глядя на темную стену деревьев. Айвор остановился чуть раньше, испытывая непреодолимое желание окликнуть сына по имени, позвать его назад из тех мест, куда он сейчас от него уходил…

Но все же сдержался. А когда Табор, пробормотав что-то невнятное, соскользнул с коня и вошел в лес, Айвор совершил свой самый смелый поступок в жизни: пошел туда следом за сыном. Ни одно божество на свете не смогло бы сейчас заставить Айвора дан Банора отпустить Табора, который по-прежнему шел, точно во сне, в Пендаранский лес одного!

Вот так и случилось, что и отец, и оба его сына оказались той ночью в лесу.

Далеко Табор не пошел. Деревья на опушке росли довольно редко, и при свете красной луны, странном, но довольно приятном, тропа перед ними была хорошо видна. И все-таки, думал Айвор, ничто здесь не имеет отношения к миру дневного света. Было очень тихо. Слишком тихо, СТРАННО тихо, догадался Айвор, ибо чувствовал дыхание ветерка, но листья на деревьях точно застыли, не издавая даже малейшего шелеста. У Айвора волосы зашевелились на затылке от ужаса, внезапно охватившего его в этой зачарованной тишине. Пытаясь обрести душевное равновесие, он решил смотреть только на Табора и увидел, как тот, остановившись шагах в десяти от него, вдруг застыл, а еще через мгновение Айвор увидел, как сама Великолепная вышла из-за деревьев и тоже остановилась — прямо перед его сыном.

На западе было море, это она знала точно, хотя родилась совсем недавно. Так что шла она на восток из родной своей рощи — там же родилась и Лизен, хотя Великолепная об этом не знала, — и когда она проходила меж собравшимися силами природы и лесными духами, видимыми и невидимыми, среди них поднялся шепот, точно лес отвечал морю. Шепот поднялся и тут же стих — словно нахлынувшая и отступившая морская волна.

Ступала она очень легко, не зная, что на землю можно ступать иначе, и лесные божества и духи почтительно склонялись пред нею, ибо она была помощницей Даны, ее дочерью, драгоценным даром в это смутное время грядущей войны, и была она более чем прекрасна.

И пока она шла, перед ее мысленным взором предстал вдруг некий лик — как, этого она не понимала да и не стремилась понять, но он был из тех времен, когда она еще не появилась на свет. И на этом лице, покрытом ореховым загаром, очень юном под шапкой темных спутанных волос, жили такие глаза, в которые ей почему-то необходимо было заглянуть. Мало того — и это было особенно важно! — обладатель этого лица знал ее имя. Так что она, сворачивая то вправо, то влево, стала его искать, ничего не понимая в том, что с ней происходит, изящная, легкая, точно облаком окутанная собственным величием.

И она нашла то место, где он стоял, и он оказался перед нею, и ждал ее, приветствуя ее одними глазами, и она прочитала в этих глазах абсолютное восхищение тем, кто она и какова она, полное согласие с тем даром, который она несла ему, сколь бы обоюдоострым этот дар ни был.

И она, прочитав его мысли, как свои собственные, подтолкнула их обратно к нему, точно поддев своим единственным рогом. «Мы с тобой останемся в конце концов только вдвоем», — подумала она вдруг. Интересно, откуда явилась ей эта мысль?

«Я знаю, — мысленно ответил он ей. — Будет война».

«Потому я и появилась на свет». И эта мысль вдруг отчетливо высветила для нее то, что, как в ножнах, заключено было внутри ее светящегося тела. И она испугалась.

Он заметил это и подошел ближе. Она была того же цвета, что и взошедшая луна в небесах, но рог ее, коснувшийся травы, когда она опустила голову, чтобы быть ближе к нему, был совершенно серебряный.

«Как мое имя?» — спросила она мысленно.

«Нимфа Имрат», — ответил он, и она почувствовала, как внутри ее звездой вспыхнула неведомая сила.

И она радостно предложила ему: «Хочешь полетать?»

Она чувствовала, что он колеблется, и чуть обиженно прибавила: «Я же не дам тебе упасть!»

И услышала, как смеется его душа.

«Я это знаю, о светлая! — поспешил он заверить ее. — Но ведь, если мы полетим, тебя могут увидеть, а наше время еще не пришло, верно?»

Она нетерпеливо тряхнула головой; ветерок играл ее гривой. Здесь, на опушке, деревья росли не так густо, и ей были видны луна и звезды, что было очень приятно. «Но здесь нас никто не увидит, — сказала она ему. — Здесь же никого нет. Кроме одного человека». Небо звало ее.

«Да, кроме моего отца, — сказал он. — Я люблю его».

«Ну тогда и я буду его любить, — откликнулась она. — А теперь мне хотелось бы полететь. Иди сюда!»