Год 1914-й. Время прозрения

И вот мы в моем кабинете. Первое, что привлекло внимание гостя - большая интерактивная карта боевых действий в четырнадцатом году. На ней с одинаковой точностью обозначены положения противоборствующих войск на Восточно-Прусском направлении, в Галиции и на Западном театре военных действий. По этой карте видно, что после разгрома под Радомом сводного ландверного корпуса Войрша восточную границу Второго Рейха прикрывают только ландверные части, не вошедшие в разгромленный корпус Войрша и вытянутые в нитку три корпуса: одиннадцатый армейский, гвардейский резервный и двадцать пятый резервный, сцеженные из резервов Западного фронта.

В Основном потоке южный фас германского фронта закрывали отошедшие на запад после Галицийского сражения первая и четвертая австрийские армии, а на севере над русскими позициями нависал Восточно-прусский балкон с сидящей на нем восьмой германской армией. Но тут все совсем не так. Балкон нам удалось спилить, остатки восьмой армии долавливают по лесам казаки, обе австрийские армии погибают в одном общем котле, группы Войрша и Куммера разгромлены и полностью уничтожены под Радомом, а потому на шестьсот километров фронта у Второго рейха осталось не более ста двадцати тысяч солдат и офицеров. И Франц Конрад фон Хётцендорф тоже не может помочь своим германским коллегам, ибо сам гол как сокол, у австро-венгерской армии в рузультате сработавших клещей на фронте образовалась чистая дыра протяженностью в двести километров, и непонятно, чем ее закрывать.

При этом в район Варшавы идет переброска еще двух свежесформированных армий - десятой и одиннадцатой. Пока на должностях командующих в них временные фигуры, исполняющие обязанности, но, как только завершится Галицийская мясорубка, командармами будут назначены генералы Щербачев и Сиверс. Решение уже принято. И что тогда через месяц делать бедняге Вильгельму: снимать с Западного фронта половину сил, чтобы втянуться в войну на два фронта без надежды на победу или сразу бросать карты?

- Интересная картина, - произнес Михаил Александрович после некоторого молчания. - И что же, это все -ваших рук дело?

- Отчасти, - уклончиво ответил я. - В основном это дело рук русских солдат, офицеров и генералов, которые своей отвагой и самопожертвованием сумели претворить в жизнь не такие уж и сложные планы, а я лишь им в этом помог.

- В газетах писали, - сказал мой гость, - что вы бросили в бой несколько прекрасно экипированных и обученных дивизий своей армии, которые устрашают врага как огневой мощью артиллерии, так и прекрасной выучкой солдат. Ну и кое-что еще, от чего кровь стынет в жилах.

- То, от чего по-настоящему кровь стынет в жилах, я в вашем мире не применял и не применю, ибо не настолько он и проклят, - ответил я. - Сейчас я веду войну почти как обычно, лет через двадцать на следующей Великой войне такие приемы будут в порядке вещей. Впрочем, и личный состав в моих войсках, принимающих участие в этой войне, тоже по большей части русский, взятый и миров, где я по-своему переиграл Бородинскую битву и Крымскую войну. Солдаты и офицеры с опытом бесконечных войн начала девятнадцатого века и затяжной, нудной как болящий зуб, обороны Севастополя, после перевооружения на винтовки Арисака и пулеметы Мадсена показывают просто великолепную боевую эффективность, а их артиллеристы с легкостью управляются с японскими полевыми пушками, ибо для них отсутствие противооткатных устройств в порядке вещей.

- А почему винтовки и пушки у вас именно японские? - спросил Михаил Александрович. - Что, не нашлось чего-нибудь получше?

- А это плоды моего похода в 1904 год, - ответил я. - Ваш Альтер Эго, когда стал императором Михаилом Вторым, согласился отдать мне все трофеи, взятые с разгромленной японской Маньчжурской армии, а это, если вы помните, триста тысяч штыков при соответствующем количестве артиллерии. Напрягать русское военное ведомство на такое же количество винтовок Мосина и трехлинейных пушек мне показалось неоправданной наглостью.

- У меня странное чувство, - сказал Михаил Александрович. - С одной стороны, мне не верится, что мой брат мог добровольно отказаться от престола. Уж как по этому вопросу его пилила наша маман, а он все оставался неколебим. С другой стороны, я хорошо знаю себя, и понимаю, что я мог бы взойти на престол только в случае скоропостижной смерти брата, а еще в том случае, если я буду полностью уверен в добровольности его отказа от трона. И совершить иное меня не мог заставить никто: ни маман, ни некий Артанский князь сомнительного происхождения, владетель сказочного Тридесятого царства.

- И вы не пожелали бы взойти на трон, если бы этого прямо и недвусмысленно не возжелал бы сам Господь Бог, Творец Всего Сущего? - с легким скепсисом спросил я. - Впрочем, ваш брат, узнав о злосчастных итогах своего правления, сразу согласился отречься в вашу пользу - и за себя, и за сына. И ваше другое воплощение об этом прекрасно знало.