Год 1942

А в этот августовский день я собрался к Жукову не для того, чтобы его поздравить. Как-то в то время не принято было поздравлять с повышением в должности, и не потому, что зачерствели наши сердца, главным для всех была война, личное отодвинули в сторону. Мне хотелось поговорить с Георгием Константиновичем по делу. Но его уже не застал: он уехал в Сталинград. И это было доброй, обнадеживающей вестью. В те дни уже кочевала фраза: "Там, где Жуков, - там победа!"

Жуков - в Сталинграде. Далеко! Туда, как в Перхушково, не доберешься за час. А надо бы...

* * *

Позвонил и приехал в редакцию Алексей Толстой. Усадил я его в кресло и выжидающе посмотрел. Алексей Николаевич открыл портфель, вынул рукопись:

- Привез последнюю главу "Рассказов Ивана Сударева". Как обещал, в срок. Хотите, прочитаю?

Хотя перевалило за полдень и началась обычная редакционная горячка, я собрал у себя своих товарищей. Толстой начал читать. Все слушают затаив дыхание. Рукопись объемистая, читал около часа. Закончил. Сидим молча. Алексей Николаевич тоже молчит, оглядывает всех. А у нас в горле застряли все банальные слова: мол, хорошо, отлично, замечательно. Тишина казалась бесконечной, но она красноречиво говорила о том, как мы взволнованы.

* * *

Николай Тихонов прислал очерк "Ленинград в августе". Поразительна его пунктуальность! Как и договорились, он точно к последнему дню каждого месяца передавал очерк о жизни и борьбе блокадного города за истекший тридцать один день. Николай Семенович не был штатным сотрудником газеты, но многим нашим штатным корреспондентам служил примером безотказности в выполнении редакционных заданий. О таком авторе можно лишь мечтать.

В очерке, занявшем два подвала в сегодняшнем номере газеты, главное - о тех переменах, которые произошли в блокадном Ленинграде за год:

"Какое искусство взвалит на свои плечи тяжесть передачи всего, что совершилось в Ленинграде за эти двенадцать месяцев, с того дня, когда взлетели к небу черные рельсы железных дорог, остановились в пути паровозы, и пароходы прижались к берегам, и все, что легло там, за озером, стало зваться Большой землей? Город стал жить в блокаде.

Город стал отбивать штурм за штурмом - и с воздуха и с земли. Скольких уже нет! Одни умерли с оружием в руках на поле боя, другие умерли, не перенеся суровейших испытаний зимней осады. Испанцы во время обороны Сарагоссы, непримиримые и суровые, говорили про умерших от болезней: "Те, что умерли от болезни во время осады, - тоже умерли за отечество! " И мы можем повторить их гордые слова. Наши мертвецы безупречны. Но наши живые герои превзошли себя - они отстояли город, они бьют врага! Они изматывают его день и ночь, они рвут тонкую сеть его железной хитрости, которой он опутал великий город".

Город готовится к зиме. Скоро снова тысячи ленинградцев выйдут ломать деревянные дома, заготовляя топливо. Сейчас они снимают урожай с огородов, занявших все свободные площади города и пригородов, порой они обрабатывают огороды под вражеским обстрелом.

А какие проникновенные слова нашел Тихонов, чтобы сказать о стариках и старухах, подростках, а порой и детях, заменивших мужчин, сражающихся с врагом здесь, рядом, куда можно было доехать и трамваем. Писатель нашел в себе мужество, чтобы сказать и такую горькую правду о жизни блокадного города: "И, кроме всего, нужно еще изгонять лентяев и тунеядцев, искоренять воровство, держать строгую дисциплину в городе, следить за его внутренним спокойствием".

Седьмая симфония Д. Д. Шостаковича, родившаяся в блокадном Ленинграде! Я ее сам вскоре слушал в столице, в Колонном зале Дома союзов. Мне кажется, что даже люди, не разбирающиеся тонко в музыкальном искусстве, были покорены звуками этой симфонии. О ней много рассказано и написано, но, смею думать, никто так взволнованно в те дни не сказал о ней, как это сделал Тихонов в своем августовском очерке:

"Благословенны лунные ночи в Ленинграде... В такую ночь звучит огромная музыкальная волна. Вспоминаешь невольно Седьмую симфонию Шостаковича, которую с трепетом и восторгом исполняли ленинградские музыканты в зале филармонии. Ее играли не так, может быть, грандиозно, как в Москве или в Нью-Йорке, но в ленинградском исполнении было свое - ленинградское, то, что сливало музыкальную бурю с боевой бурей, носящейся над городом. Она родилась в этом городе, и, может быть, только в нем она и могла родиться. В этом ее особая сила и особое оправдание. Та радость, которая звучит в ней, пройдя через ужас нашествия врага, через тревогу и битвы, через мрак и печаль, так же естественна, как весь наш долгий путь в борьбе к блистающему, как эта лунная благоухающая ночь, торжественному миру после победы, которую мы возьмем пусть великанской ценой..."

Сентябрь

4 сентября