Год 2077-й

Картина, представшая перед повидавшим всякое офицером Рейха, была омерзительная. Из открытой двери котельная просматривалась насквозь до такой же двери в противоположном конце прямоугольного здания. Котлы, а также остатки разнокалиберных труб располагались справа, слева когда-то были окна, но теперь везде сплошные щиты, местами сдвинутые в сторону. В крыше имелась неровная дыра, служившая дымоходом. Посреди помещения располагался очаг из стащенных в кучу кирпичей и кусков бетона, над которым были разложены прутья из арматуры с нанизанными на них кусками мяса. Между очагом и стоявшим снаружи Яросветом на бетонном полу лежал кусок плиты перекрытия, на котором лежало то, что осталось от Малюты… Яросвет увидел жавшихся по углам баб и нескольких детёнышей (назвать ребёнком маленькую нелюдь, выглядывающую из-за какого-то железного хлама, державшую в грязной руке кусок мяса, бывшего ещё вчера ногой или рукой бойца НСР Малюты — его подчинённого — Яросвет не мог).

— Отставить пулемёт! Будем экономить боезапас. Первослава с отделением сюда! — произнёс Яросвет, отдышавшись. — И чтобы ни одна тварь из этого гадюшника не вышла живой!

Чур отдал распоряжение одному из бойцов. Тот убежал.

— Лейтенант, — обратился к Яросвету Первослав, — что делать с этим? — Он указал на тихо скулившего Волка стволом автомата.

— Этого… примотать проволокой к во-он тому столбу, — Яросвет указал взглядом на первый попавшийся столб, — пускай подыхает медленно.

Спустя десять минут, обнажившие короткие мечи отделения Чура и Первослава вошли в котельную…

26 февраля 2077 года, ж/д станция Узловая, четыре часа пополуночи

Болело всё. Каждый сантиметр израненного тела. Левая рука распухла в кисти и сильно ныла, правая просто занемела. Затёкшие ноги тоже ничего не чувствовали. Хотелось пить. Правый глаз наполовину заплыл синяком и смотреть можно было лишь через узкую щёлочку, левый вовсе не открывался. Хотелось сглотнуть, но слюны не было. Во рту засохшее, вперемешку с кровью костяное крошево от выбитых зубов, не сплюнуть.

Сколько зубов ему выбили эти лысые? Два или три? — понятно не было. Передние, вроде как, целы, — и то хорошо! Челюсть вроде бы тоже… не хрустит. Волк потрогал языком левые верхние… «Точно, нету двух… Суки!..»

«Пить… Пить… Как же хочется пить… Суки, бляди…»

Перед единственным рабочим глазом нависла пелена, всё расплывалось.

Где-то рядом эти лысые ублюдки. Жгут костёр возле здания вокзала.

«Не спят, суки…»

Волк слышал, как раз в полчаса мимо проходил патруль. Один раз он не вытерпел и попросил воды. Всего лишь глоток воды. Лучше бы не просил… Похоже, сломали ещё одно ребро. Прикладом. Уже четвёртое или пятое — точно и не скажешь. Казалось, что целых рёбер у него вообще больше не осталось.

Рядом хрустнула ветка.

— Волк, — послышался рядом знакомый манерный голос, — это я, Белка,

«Вот, блядь, тебя-то, козла дырявого, я только и ждал…»

Белка был местным пидором, которого Волк сильно недолюбливал и под настроение мог отвесить тому подзатыльник-другой. Волк вообще таких не любил. Раньше, до Войны, либеральные толерасты назвали бы Волка «гомофобом» (то есть, нормальным в сексуальном плане человеком), а теперь таких словечек почти никто не знал. Но многие в племени, вождём которого харизматичный Волк был последние три года, Белку очень даже любили… Ну а Волк особо тому не препятствовал. Лишь иногда являл свою «гомофобность» через подсрачники и подзатыльники.

— А, Бельчонок… — осклабился, привязанный к столбу Волк, — давай, развяжи скорее дядю Волка, пока эти пидоры лысые сюда снова не подошли…

— Да, да, сейчас! Я тебя развяжу! — Белка кинулся помогать пострадавшему вождю.

Как позже выяснилось, всё время, с момента как на станции послышались первые выстрелы и до глубокой ночи, Белка прятался на крыше той самой котельной, напротив которой висел Волк. Происходившее внизу Белке было хорошо слышно, и когда по ведущей на крышу лестнице стал кто-то подниматься, Белка забрался в рухнувшую когда-то давно на крышу котельной ржавую стальную трубу. Его не заметили. Бедный напуганный педераст несколько часов просидел в холодной трубе в мокрых, провонявших мочой штанах. Глубокой ночью, основательно промёрзнув, он всё же вылез из своего укрытия и ещё какое-то время боролся со страхом, пока наконец не решился спуститься с крыши. Может быть, он и бросил бы Волка висеть на столбе, да страшно было уходить в лес одному. Белка — одно название: «мужик»… иные бабы в племени посмелее были! — был труслив настолько, что при малейшей опасности его ноги и руки начинали трястись. И он очень боялся боли. Потому и был готов исполнять все пожелания и прихоти соплеменников, только бы те его не били.

— Ай, блядь… Аккуратнее! Р-рука…

— Ой, прости! — запричитал Белка и пугливо заозирался по сторонам, продолжая раскручивать проволоку. — Сейчас… Вот так…