Год активного солнца

И на утомленных лицах комедиантов, сбросивших наконец маски, сквозит печаль. Смех и веселье сменяются горестным молчанием. Муж и жена, как и прежде, расходятся по разным комнатам, чтобы в одиночестве промаяться всю грядущую постылую ночь.

Маленькая девочка чувствует, как переполняется слезами ее сердце… Чувствует, как шевельнулись в ее душе ненависть к отцу и отвращение к матери. Как она была бы счастлива, если бы мать, оскорбленная в своих лучших чувствах, навсегда ушла из дому, уведя за руку детей. Насколько она была бы горда, если бы родители сохранили свое достоинство, если бы они выбрались из грязного болота, в которое погружены по горло, и одним махом разрушили то лживое и ужасное, что на языке окружающих называлось семьей.

Маленькая девочка с омерзением и страхом вышагивала по комнатам, поросшим ядовитыми грибами.

«Может, ты соизволишь сказать нам, что собираешься предпринять? Долго ли ты еще намерена шляться по горам и долам, по городам и весям, из гостиницы в гостиницу… гостиницу…»

Отцовский голос треснул. Упоминание о гостинице вконец доконало его: глаза налились бешенством, и кровь ударила в голову. Он задохнулся и замолк, словно позабыл все слова на свете.

«Скажи что-нибудь, дочка, скажи что-нибудь, — вклинилась в разговор мать. — Ты, верно, решила нас угробить. Неужели тебе не жаль своих родителей, неужели тебе не дорога честь семьи?!»

«Скажи хотя бы, кто он такой, что из себя представляет, чем занимается? И что он тебе обещает или что намерен делать дальше? До каких же пор может так продолжаться, до каких пор мы будем хорониться людей, до каких пор честь нашей семьи будет втаптываться в грязь?!»

Дочь почувствовала, что в отце просыпается зверь.

«Позора и грязи нашей семье не занимать!» — с отчаянием выкрикнула Эка. В обычно добрых и нежных ее глазах вспыхнул гнев. Копившаяся годами горечь прорвала плотину и грозно зарокотала.

«Чего вы от меня хотите, что я вам сделала?! Я навсегда уйду из дому, уйду куда-нибудь или покончу с собой…»

Трещина в плотине стала шире — Эка вскочила на ноги. В мозгу ее завертелись тысячи беспокойных мыслей, как рыбешки, сталкиваясь и расшибаясь, бились отчаянные решения. Кто знает, какая из рыбешек, задыхающаяся без кислорода и осмелевшая от обреченности, сумела бы выскочить наружу…

«Может, вы объясните мне, чем я вас позорю, чем я порочу честь семьи, честь, которой мы… вы… не имели, и которую мы… вы… общими усилиями давно похоронили. По горло в смрадном болоте, мы из кожи вон лезли, чтобы пустить пыль в глаза окружающим, отстаивали выхолощенные символы чести и семейного благополучия».

А вот уже плотина сметена напрочь.

«И какой же ценой вы оплачивали эти символы? Ценой унижения собственного достоинства и глумления над собственной личностью, ценой обкрадывания собственной души. Вы были готовы на любую жертву, на любую мерзость, вы были готовы закрыть глаза на все, терпеть, пресмыкаться, сделать несчастными себя и других, лишь бы спасти и сохранить эти мнимые символы. Для вас они значили гораздо больше, чем достоинство, честь, любовь, дети…»

«Заткнись!..»

Дочь ухватилась рукой за щеку, на которой багрово отпечаталась отцовская пятерня.

Одновременно со звуком пощечины раздался истошный материнский вопль.

Потом…

Потом статичная сцена: опустошенный, окаменевший отец, жалко взирающий на дочь, подавшаяся вперед и застывшая на ходу мать, с искаженным от отчаяния лицом и неожиданно совершенно успокоившаяся Эка. Она стоит улыбаясь — пощечина, видно, отрезвила ее.

Что означает улыбка, играющая на губах Эки и так не вяжущаяся с тоской, разлившейся в ее глазах?

Жалость?

Иронию?

Отвращение?

Она и сама не смогла бы вразумительно ответить на это. А может, она и не улыбалась вовсе. Может, просто чуть приоткрывшиеся губы создали иллюзию улыбки?

Нет. На ее губах действительно появилась улыбка. Видно, энергия переживания всего происходящего, до поры до времени таившаяся в какой-то из клеточек ее мозга, преобразовалась в улыбку.

Молчание затягивалось.

Наконец Эка, отняв руку от щеки, направилась к своей комнате. Едва успев закрыть за собой дверь, она без сил опустилась на пол.

— Нодар, ты кого-то любишь?

Слова Эки, словно ток высокого напряжения, прошили мое тело и молниеносно заставили меня сесть. Расслабленность исчезла без следа.

Эка, обхватив руками голову, выжидательно смотрела на меня.

Некоторое время я не сводил с нее сердитых глаз, а потом опять лег на спину, подложив под голову руки. Глаза мои вновь устремились в синеву неба. Отвечать на такой вопрос я счел излишним.

Пауза.

Честно говоря, я уже позабыл, о чем она меня спрашивала, и думаю совсем о другом. Я перескакиваю от одной мысли к другой; Внешне они как будто совершенно не связаны друг с другом, но если поднапрячься, связь между ними обнаружить можно. Это выглядит точно так же, как если бы я переходил реку, перепрыгивая с камня на камень.

— Я тебя серьезно спрашиваю, ты кого-то любишь?

Я опять подскочил и, схватив Эку за волосы, повернул к себе.

— Тебе не совестно?

— Что же, в таком случае, могло так внезапно измениться?

— Ты думаешь, внезапно?