Год черной луны

Но сейчас — увы. Святость моя не беспредельна. Когда третий месяц живешь воспоминаниями о Грансоле и смутными надеждами на то, что вдруг, может быть, если сложится, тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, снова туда попадешь следующей осенью, то чьи-то восторженные звонки из Америки тебе как… серпом по молоту. Нет, все, разумеется, классно, и для Татки спасение, особенно после истории с Иваном, но… учитывая Осло с Парижем, полностью подавить в себе нормальное человеческое просто невозможно. У меня, во всяком случае, не получалось.

Первый раз она позвонила из Вегаса: Умка, нет слов! Это не город греха, а настоящий бред сумасшедшего, и мне здесь страшно нравится! Наслаждаюсь каждой минутой. В Лос-Анджелесе было здорово, а тут — вообще потрясающе!

Еще бы не потрясающе, когда Протопопов с новой силой для любимой Таточки расстарался. В компенсацию, я так понимаю, за свою «прелестную» выходку между поездками. Выступил он, конечно, гениально. Затеял уходить от жены — сам, между прочим, добровольно, никто не принуждал, с младенцами к горлу не подступался. Жена, к крайнему протопоповскому недоумению, не закричала: «Как прикажете, мой господин» и не уползла под корягу, а, наоборот, активно заявила протест. Уж не знаю, что вытворила, уксус пила или вены резала, Татка умолчала, но Протопопов жутко разобиделся на судьбу и немедленно выместил все на Татке. И ответственность попытался перевалить на нее же. Почему, говорит, мы с тобойрешили так поступить? Ведь это чудовищно больно!

Да неужели? А раньше, до эксперимента, ты не догадывался?

Опять же — «мы с тобой»! Татка не нашлась что ответить. А он от ее молчания только раскочегарился: «Все было волшебно, а превратилось в кошмар! Я чувствую, что готов идти по трупам! Не хочу! Из-за любви к тебе я стал аморальным! Видела бы ты глаза моей жены!»

Да она в такие глаза весь прошлый год смотрела — в зеркале. И что?

Интересно, а до объявления об уходе он не знал, что изменяет жене? Я сразу вспомнила, как Иван на Лео бочки катил: та тоже крайне разрушительно влияла на его нравственность. Странная она у мужиков: вранье и двойную жизнь допускает, а честности почему-то не терпит. Но самое противное — можете меня расстрелять, я на сто процентов уверена, — если б разрыв с женой каким-нибудь образом привел к ее исчезновению из его гигантской квартиры и туда можно было бы привести Татку, Протопопов иначе смотрел бы на вопросы морали. Хоть он последнее время и заливал, что материальное потеряло для него всякое значение, он полностью изменился и понял, что в жизни истинно ценно, но… черного колдуна (Татка мне поведала про фокус с цветком) не отмоешь добела.

Ведь в реальности ситуация какая? Протопопову с Таткиным сыном и свекром не больно охота боками тереться. Значит, хотя бы на первое время надо снимать квартиру. А он этого в жизни выше крыши нахлебался. Небось как представит, что придется из своих хором черт-те куда с собакой переселяться, так дурно становится. И жаба, не сомневаюсь, душит: как? Все, что нажито непосильным трудом, жене оставлять? Да еще потом на два фронта горбатиться? Процесс накоплений заново начинать? Что называется, слуга покорный.

В общем, зуб даю: если б не это, никакие скорбные глаза его бы не остановили. Кстати, о глазах: у самого Протопопова, если ему хорошо и он в тонусе, они светятся фонарями. На отдыхе я это очень хорошо отследила. Зато в Москве все иначе — тоже наблюдала не раз, когда он при мне к Татке приезжал. Входит в квартиру дряхленьким дедушкой: серый, понурый, тусклый. А потом, через час-полтора, глядишь, энергией напитался, ожил. Взгляд заиграл, харизма, какая ни есть, на место приладилась — можно общаться. Так вот: пусть мне не рассказывают, что его «московская версия» без участия жены создавалась. Неладно что-то в датском королевстве — не только бабе Нюре, всякому ясно видно. И понятно, что Протопопову давно хотелось какого-нибудь переворота, а Татка оказалась великолепным поводом. Предпосылкой к созданию революционной ситуации. Как же: великая любовь! Где тут по-старому — нельзя. Ни верхам, ни низам.

Кризис пятидесятилетних — проблема известная. Но даже если отключиться от чисто физиологических заморочек «последнего понедельника», в таком возрасте, коли мужчина хоть в чем-то собой недоволен, он с особенной остротой мечтает о другой жизни. Естественно: самому измениться трудно, почти невозможно, да и лень на старости лет, так куда проще поменять все вокруг. Хорошо еще найти такое окружение, чтобы смотрело на тебя снизу вверх, — и мир наконец оценит, до какой степени ты мудёр.