Год демонов

— А... выходит, он и вас достал. Ясное дело. Одиозная фигура. Издержки начавшейся перестройки. Когда его законно попросили покинуть наш институт, мы все облегченно вздохнули. А то, поверьте, готов был Чернобыльскую ава­рию повесить на нас. Пять лет этот террорист не давал никому покоя. Ничего не помогало. Ни уговоры, ни партийные взыскания, ни просьбы. В нашей среде самая горькая участь — участь неудачника. Затаившие злобу на более талантли­вого, более удачливого — они готовы оклеветать весь белый свет. Поразительное свойство больного самомнения: не считаться с волей большинства, чему учил нас Владимир Ильич. Хватило с лихвой. Одних объяснительных во все инстанции я написал мешок. Человек противопоставил себя всему коллективу. Клеветал на профессорско-преподавательский состав, чинил правдами и неправдами, компрометируя, неприятности ректору. Мы, по наивности и доброте, цацкались с зарвавшимся товарищем, не подозревая, что он выжил из ума. Попросту гово­ря, психически ненормален. Он ведь состоит на учете в психоневрологическом диспансере. Вот здесь, в сейфе, у меня вся документация этого позорного дела. Бумажка к бумажке. Ни на букву, ни на йоту от партийного устава, от законов парткома не отходил. Исключили его единогласно при одном воздержавшемся. Заметьте, против не нашлось. Объективно. Перегибов, давления ректора — не было. Сейчас в прессе набирает силу кощунственное шельмование партии, ее идей и идеалов, но мы, преданные делу марксизма-ленинизма, должны выстоять. Я допускаю: бывший вор, даже бывший диссидент может вернуться в наши ряды, осознав ошибки, но чтобы психически ненормальному человеку возвращаться! Извините, нонсенс. Коммунистов всегда отличала чистота рядов. В основной своей массе — это монолитная, здоровая часть общества, объединенная всеоб­щей идеей равенства и социальной справедливости.

Человечество на своем пути прошло все формации и движения к самой высокой. Извините за теоретическое отступление, но я не из тех, кто пере­страивается, готов туда, не знаю куда. Пока наша с вами партия у власти, госу­дарство будет сильным. Неформалы разжигают национализм, настраивают против нас рабочих, крестьян, интеллигенцию. Как вы думаете? Ведь это так?

А такие, как Барыкин, компрометируют, подливают масла в огонь.

Любомиру не хотелось оспаривать напыщенность и демагогический перехлест секретаря, он перешел к сути:

— Итак, как я вас, внимательно слушая, понял, партком не собирается возвращаться к делу бывшего члена партии Барыкина.

— Какой смысл? Что это, кроме позора, нам сулит? Нонсенс.

— Отменить решение только Центральному Комитету под силу?

— Формально да. Комиссия, райком — утвердит без вопросов.

— А если подойти к вопросу с исключительно человеческой, гуманной стороны. Найти все-таки возможность помочь человеку. Ветеран труда, участ­ник войны... столько лет отдал институту.

— Наша партийная организация — не детский сад, не богадельня. Нару­шил человек устав, этику, совершил антипедагогический поступок — будь добр, неси ответственность. Да вы бы почитали, что о нем коллектив говорит. Единодушное осуждение.

— Вы разрешите мне познакомиться с протоколами, постановлениями?

— Ради бога. У нас секретов нет. Возникнут неясности, что исключено, я к вашим услугам. При желании организую вам встречу с ректором. В насто­ящее время он у министра. Подтасовка фактов, заговор, злоумышленность, несправедливость — мы уже знаем, на что он жалуется, — исключаются. Располагайтесь поудобнее. Водичка. Курите. Я хоть некурящий, но в кабинете курить разрешаю. Оставлю вас на полчаса.

Дорофеенко артистично, как балерун, как угорь, выскользнул из кабине­та. «Да. Тут ребята из когорты непробиваемых. Этот трусливый партийный функционер без ведома ректора, очевидно, и в баню не ходит».

К встрече со Злобиным он пока не был готов. Надо посетить архив Институ­та истории и обязательно психоневрологический диспансер. А вот любопытная деталь. Он нашел несколько объяснительных заявлений от студентов, которые утверждали, что преподаватель Николай Иванович Барыкин умышленно под­стрекал их обратиться в ЦК с жалобой на ректора. Любомир переписал в свой блокнот фамилии и адреса студентов-заочников. В остальном — все гладко.

Дорофеенко воротился ранее обещанного времени. Был он раздосадован и заметно напуган. Любомир мог только догадываться, что партийный босс пережил несколько тяжелых минут в кабинете у ректора, который по обыкно­вению злился и хамил.

— Ты что, полный идиот? Зачем было ему предоставлять документы?

— Я не знал, что сказать, — заикаясь, оправдывался Дорофеенко.

— Надо было посоветоваться со мной.

— Так кто же знал, что он по этому делу.

— Сказал бы — все списано давно в архив. Не люблю газетчиков.

— Виноват. Не подумал. Да там ведь, Константин Петрович, комар носа не подточит.