Год демонов

«К черту, к черту всех, — негодовал Горич. — Какое-то нервное, переко­шенное общество». Он не находил оправдания и собственной пассивности и осторожности. И решил разрубить туго завязанный узел.

Злобин ждал звонка от корреспондента. Они условились встретиться в институте в одиннадцать. Горич рвался в бой, приехал раньше на пятнадцать минут. Неприятная секретарша в больших очках на мелком лице доложила о его приходе шефу. Константин Петрович умышленно задерживал в кабинете декана, который отвечал за поездку студентов на сельхозработы. Любомир, скрывая раздражение, переступил порог кабинета в начале двенадцатого. Рек­тор пребывал в характерной для него спокойной надменности. Сидел человек- крепость, без тени робости в недобрых глазах.

— Любомир Горич. Будем знакомы.

— Так это вы и есть? День добрый. Присаживайтесь. Извините, заставил ждать. Слушаю вас самым внимательным образом.

Любомир чувствовал: начни искать обтекаемые фразы, дипломатические ходы с таким львом, только делу навредишь. Ректор под его натиском должен дрогнуть.

— В редакцию «Правды» обратился с жалобой на вас бывший преподаватель Николай Иванович Барыкин. Очевидно, суть жалобы вам хорошо знакома.

— А-а... так вы по этому делу? Да уж знакома, не приведи господи, и суть, и муть. Еле отбились... У меня его телеграмм десятка два будет: куда только доносы не строчил — от райкома до генерального секретаря. Не жаловался разве что патриарху, а так был бы полный перестроечный набор. Решение администрации за подписью и. о. директора, я был в отпуске. Ученый совет института по этому вопросу давно, года два, три назад принял постановление, я бы, честно говоря, не хотел возвращаться к этой истории. Исключительно из уважения к вам готов выслушать.

— Спасибо. Постараюсь быть краток. Всесторонне ознакомившись с жалобой и изучив документы, касающиеся сути конфликта, я усмотрел две про­блемы. Административную и нравственную. По отношению к преподавателю Барыкину была нарушена законность. Отправив человека в спешке на пенсию, даже не поставив его в известность, институт отказал ему в праве преподава­тельской деятельности за год до официального назначения, конкурса. Насколь­ко я осведомлен, министерство на стороне Барыкина и готово издать приказ о восстановлении его на работе.

— Одну минуту. Извините. Если вы дотошно изучали все перипетии этого неприятного случая, тогда вам известно, что была создана комиссия в связи с жалобами от студентов на непрофессионализм товарища Барыкина. Комиссия дала отрицательный отзыв. Досрочное назначение выборов — это наше право.

— Из пяти жалобщиков четверо — мертвые души. Их не существует в природе.

— Да? Возможно, кто-то за это время и умер. Не могу знать. Я не входил в комиссию и не проверял. Даже если сейчас, допустим невозможное, министер­ство спустит приказ, и что же? Коллектив опротестует, не согласится с мини­стерством... И люди правы, они не хотят подвергать себя опасности, находясь рядом с психически неустойчивым человеком.

— Я знаком с заключением академика Снежевского, был и в нашем психо­неврологическом диспансере. Ловко придуманная игра с якобы необходимым заключением врачебной комиссии не имеет под собой серьезных оснований. Человек не настолько болен, чтобы им серьезно занимались психиатры.

— Не знаю, не знаю. У нас были другие данные. Может, у него и лучше со здоровьем... тогда же по всем признакам человек был просто невменяем.

— Даже тогда, когда пришел к вам, скажем так, с повинной и просил оста­вить его на этот злосчастный год? Тогда он был нормальный. Чисто по-челове­чески мне любопытно: почему вы отказали?

— Я вправе и не отвечать на ваш вопрос, но повторяю, я чист перед со­вестью и, уважая вас, отвечу. Воля коллектива, воля ученого совета мне дороже всего. Попроси он у меня в долг денег, пособить приобрести машину — это еще куда ни шло.

— Это был единственный такой случай в истории института?

— Отнюдь нет. Пять лет тому назад мы также назначили досрочные выбо­ры. Это практикуется во всех вузах.

— Любопытно, что министр был близок к тому, чтобы отменить новые выборы, но по вашей просьбе не вмешался.

— Вы несколько преувеличиваете мою способность влиять на решения министра. Сейчас вы меня можете упрекнуть, коль мы коснулись человече­ского фактора, что я лично ненавижу Николая Ивановича и преследую его за критику моей деятельности на посту ректора. Я даже готов согласиться и с этим. Знаете, я человек битый, все в жизни сколотил умом, талантом и силой воли. Согласитесь, это более чем неприятно, когда тебе отказывают в таланте, в заслуженном авторитете. Поставьте себя на мое место. Каково мне слышать принародно необъективную критику в свой адрес? Не только он не спал от якобы моего незаслуженного преследования, но и я призывал сон посред­ством снотворного. Вижу, вы сомневаетесь. У вас заготовлено нечто ударное, чтобы повергнуть меня окончательно?

— Вы угадали, Константин Петрович, Барыкин знал, что вы, мягко говоря, утаивали свое партизанское прошлое.

— И что же я утаивал? — голос Злобина слегка дрогнул.