Год длиною в жизнь

Кроме того, еще в восемнадцатом Юрский проделал кое-какой гешефт с продажей облигаций царского правительства, хранившихся в Госбанке Энска. Операция была для добычи денег для партии, однако средства перечислялись на его личный счет.

Итак, с материальной стороной все обстояло отлично. Сложнее было с моральной – с внезапно родившимся, запоздалым, неудовлетворенным, гипертрофированным отцовским чувством. Юрский не мог смириться с потерей второго ребенка – и отчаянно пытался «сделать» третьего. Ох, сколько натерпелась Инна от своего любовника, который с годами стал ей так близок, ну совсем как муж, хоть они никогда не были официально женаты! Он сделался просто частью ее. Она понимала, что смешно ревновать немолодого, погрузневшего, полысевшего человека к молодым женщинам, да и не была Инна ревнива, однако последние несколько лет жизни с Юрским были сущей мукой. А та история, когда она почти возненавидела родную дочь…

Причем все время Инна очень хорошо понимала: не тугая грудь и свежая кожа Ренаты нужны Юрскому, вовсе нет. Дело в том, что Рената молода, а значит, может родить. Конечно, если бы Рената забеременела, Юрский немедленно женился бы на ней. Но этого не произошло. Возможно, тот случай с Мариной Аверьяновой был именно случаем, в смысле – случайностью. А с течением времени Юрский стал присматриваться к поведению своей молодой любовницы и призадумываться: где гарантия, что если Рената забеременеет, то именно от него? Ее благосклонностью пользовались многие мужчины. И добро бы только свои: Цветков, Роже, Шадькович, а то ведь и вообще невесть кто! В конце концов победил соперников Цветков. С ним Рената уехала в Советский Союз, а там и участь его разделила.

Инна не сомневалась, что дочь погибла. Что ж, они давно стали друг другу чужими. Когда две женщины делят одного мужчину, между ними умирают не только родственные чувства, но даже намек на них.

Она привыкла к тому, что теперь Юрский (или Сазонов, кому как больше нравится!) принадлежит только ей. Плоха или хороша была их жизнь (в оккупированной Франции, без возможности вернуться в Россию, без малейшей уверенности в завтрашнем дне), но Инна понемногу начала к ней привыкать. К тому же именно так, как некое политическое перекати-поле, опасаясь заглянуть в завтрашний день, она жила всегда – с самой юности, когда ударилась в революцию. И вот потрясающая весть о том, что где-то в Харбине у Юрского все же есть сын…

Что несла эта весть Инне? Крушение ее мира, ее душевного покоя? Или наоборот – возрождение их отношений с Юрским? Что теперь сделает Всеволод? Будет искать Павла и Марину? Бросит Инну?

Она пока не знала. Боялась заглядывать вперед.

Инна Яковлевна бездумно смотрела в окошко, на пролетающие мимо летние пейзажи, на заросли боярышника, на высокие золотистые соцветия солнечника, там и сям вздымающиеся из темно-зеленой травы. А Татьяна, решив, что соседка притомилась и вздремнула, прикусила язычок и мысленно поругивала себя за назойливую болтливость.

1965 год

– Кажется, ваши друзья не поверили нашей легенде, – усмехнулась Рита.

– Легенде? – Георгий поглядел озадаченно.

– Так разведчики называют выдуманную историю своей жизни, – пояснила Рита. – Проще сказать – ваши друзья не поверили нашему вранью.

– Ну, они же не идиоты, – пожал плечами Георгий. – Они ведь знают всю мою семью.

– А что у вас за семья, кстати? Ну, отчим – Герой Советского Союза, это я уже усвоила. А ваш отец? Он где? Ваши родители разведены?

– Нет, отец погиб на фронте, – сухо ответил Георгий. – За дядю Колю мама уже году в пятидесятом замуж вышла. Вскоре сестра родилась, Вера. Ей сейчас пятнадцать.

– А вам?

«А вам?» – чуть не спросил, в свою очередь, и Георгий, но сдержал неуместное, конечно же, и совершенно неприличное любопытство.

– Мне двадцать один.

– О Господи, – вздохнула Рита. – Оказывается, я вам вполне гожусь не только в тетушки, но и в матушки.

У Георгия почему-то вдруг сжалось сердце, и он никак не отреагировал на ее слова. Рита тоже молчала. Они шли от фонаря к фонарю, и за штакетником, откуда доносился сладковатый аромат душистого табака, порой лениво взлаивал какой-нибудь сердитый, не в пору разбуженный пес.

Но вот череда заборов, ограждавших «частный сектор», закончилась. Впереди смутно светлели стены нескольких помпезных «сталинок». Слева мрачно возвышалась громада старинного храма, стоявшего, конечно, с заколоченными дверями и окнами.

– Вы знаете, как называется эта церковь? – спросила Рита.

– Сормовская.

– Почему Сормовская?

– Потому что в Сормове находится, – пожал плечами Георгий. – А как она может еще называться?

– Например, Спасо-Преображенский собор, – сказала Рита. – Он открылся в 1903 году. Строился при Алексее Павловиче Мещерском, который был управляющим сормовскими заводами до того, как в должность вступил Никита Ильич Шатилов.

– И Шатилов жил в том доме управляющего, который сгорел и на который вы хотели посмотреть? – догадался Георгий. Усмехнулся: – Вы в нем тоже жили?